Наркомпуть Ф. Дзержинский
Шрифт:
В следующем письме отряд железнодорожной охраны станции Тамбов сообщил об избрании наркома «почетным сторожем».
— Прошу ответить, — предложил Феликс Эдмундович, — что я согласен быть «почетным сторожем», но лишь при условии, если хищения на станции будут сведены к нулю. Только при этом условии! В противном случае публично откажусь от такого звания, потому что не хочу позориться.
Четвертое послание было подписано председателями ЦИК и СНК Бухарской республики. Они приветствовали пролетариат транспорта в связи с открытием движения на участке Каган — Самсоново и сообщали, что Дзержинский
— Я запросил Цужел, — сказал нарком, — и получил отзыв о желательности восстановления этой линии, очень важной для их республики. Напишите им, что НКПС согласен, если на месте подготовятся к стройке и помогут рабочей силой и материалами. Подготовленные ответы дадите мне на подпись.
— Хорошо, Феликс Эдмундович. Я могу идти?
— Ну, а как с моим поручением относительно бытовых условий жизни членов коллегии и ответственных работников?
— Члены коллегии Борисов и Бернштейн-Коган получают приличные оклады. Борисов — самую высокую тарифную ставку в НКПС. Кроме того, профессор Бсрнштейн-Коган читает в институте курс лекций, получаст гонорар за статьи в журналах. В общем по нашим временам живут они неплохо.
— А члены коллегии и другие ответственные работники-коммунисты?
— Эти живут весьма неважно, Феликс Эдмундович. Можно даже сказать плохо. Я, как вы мне советовали, в рабочее время под разными предлогами побывал дома у Межлаука, Халатова, Грунина, Благонравова и Зимина, побеседовал с их родными. Живут они трудно, так как жалованье получают не по должностным окладам, а лишь партийный максимум. Холостяку хватает, а вот многосемейным, особенно если жена не работает то ли по болезни, то ли в семье имеются маленькие дети — тем тяжело приходится.
— Ваше сообщение, — сказал нарком, — совпадает с тем, что мне известно из других источников. Вы свободны.
«Надо что-то предпринять, а вот что? — размышлял Феликс Эдмундович. — Как сделать, чтобы партийцы, беззаветно отдающиеся делу, не бедствовали? Положение в стране улучшается, хлеба и продуктов хватает, в магазинах появились товары, а купить не на что. То ли партмаксимум следует повысить, то ли что-нибудь другое придумать. Надо бы Наркомтруду в этом деле проявить инициативу». Дзержинский взял листок бумаги и написал:
«Наркому труда т. Шмидту.
Ко мне поступает ряд сведений о том, что наши ответственные работники-коммунисты не могут свести концы с концами при том максимуме жалования, которое для них установлено, и при тех вычетах, которые приходится делать, особенно тогда, когда в семье нет других работоспособных и имеющих самостоятельный заработок членов.
Я лично свожу концы с концами, ибо обеды с ужинами и квартира очень дешево в Кремле расцениваются и притом жена тоже зарабатывает, при одном ребенке. Кроме того, нет расходов на передвижение. Но я знаю, что некоторые члены коллегии НКПС бедствуют.
Мне кажется, что необходимо этим вопросом заняться…».
Все наше будущее — в удешевлении перевозок и в уменьшении себестоимости нашей работы, в поднятии уровня нашей жизни и жизни всего народа, в увеличении грузооборота. И, конечно, выполнение всех тех требований, которые страна к нам предъявляет. Этим мы победим!
Вызванный к наркому Благонравов с первого же взгляда определил, что Феликс Эдмундович чем-то очень недоволен.
— Почему вчера вечером я нигде не мог вас найти? — строго спросил нарком.
— В котором часу, Феликс Эдмундович?
— Около девяти вечера. Вы мне очень нужны были. И дежурный по транспортному отделу не знал, где вы. Это — непорядок.
— Дежурный знал, где я, Феликс Эдмундович, но, вероятно, боялся сказать, опасаясь поставить меня в неловкое положение. С вашего разрешения от 8 до 10 часов вечера я отдыхаю…
— Да, но я звонил к вам домой и вас там не оказалось. Где же вы отдыхаете?
— На Москве-реке. Каждый вечер два часа катаюсь на коньках.
— На коньках?
— Чудесный отдых. После сидения в кабинете такая разминка для всего тела. Ветер дует в лицо, горячит кровь. Красота! А как работается потом. У меня есть лишняя пара коньков. Может, вечерком прокатимся, Феликс Эдмундович?
— Да, прокатимся, — с иронией сказал Дзержинский. Вы мне вот по какому делу нужны были, — и он пристально посмотрел Благонравову в глаза. — Вам известно, что Семиреченскую дорогу туркестанцы назвали моим именем?
— Известно, — спокойно глядя на наркома, ответил Благонравов. — Но со мной об этом не советовались… Я узнал «пост фактум». [40]
— И это говорит председатель правления строительства Семиреченской? Хоть вы и сидите в Москве, но по долгу службы обязаны знать все, что делается на дороге. А может быть, — подозрительно посмотрел на него нарком, — это вы подкинули туркестанцам столь глупую мыслишку?
— Что вы, Феликс Эдмундович? — с обидой в голос? произнес Благонравов. — Неужели за столь длительное время совместной работы я не знаю вас и буду такое предлагать?
40
После совершившегося (лат.)
— Это я на всякий случай спросил, — смягчился Дзержинский. — Подумайте, Георгий Иванович, в какое глупое положение они меня поставили, — огорченно сказал он. — Если где-нибудь по инициативе бывших беспризорников назовут детский дом моим именем, бог с ними. Или, если бы так назвали дорогу после моей смерти. Какой с мертвого спрос? Но при живом наркоме путей сообщения одну из дорог, находящуюся в его подчинении, именовать его именем? Я не нахожу подходящих слов, но это по меньшей мере неприлично. Меня поставили в совершенно неловкое положение. Вчера вечером, не дождавшись вас, мне нужно было уехать, я телеграфировал туркестанцам, что возражаю самым категорическим образом. А утром застал вот этот ответ.