Народ
Шрифт:
В субботу вечером она ластится к мужу: «Побудь дома, пожалуйста!» Обвивает руками его шею, и вот деньги, которые он собирался истратить в трактире, пойдут на хлеб для детей. [115]
Наступает воскресенье – день триумфа жены. Муж выбрит, надел чистое белье, добротное и теплое платье. На это уходит немного времени: куда больше возни с ребятами – ведь их тоже надо приодеть' Но вот все готовы, отправляются на прогулку; дети бегут впереди под неусыпным надзором матери, не спускающей с них глаз.
115
Хлеб! Домовладелец! – вот о чем постоянно думает женщина. Сколько требуется твердости, сноровки, добродетельности, чтобы скопить, не истратить деньги, нужные для уплаты за квартиру в срок! Кто может это оценить?
Посмотрите на этих людей! Знайте, что нигде, даже в вер\а\ общества, вы не найдете более добропорядочных.
116
Так сказал однажды архитектор Персье директору бесплатной школы рисования Беллоку. Последний запомнил эти слова и упомянул о них в одной из своих превосходных речей, всегда полных свежих мыслей и остроумных высказываний Персье, польщенный тем, что его заветные убеждения были высоко оценены сделал за месяц до своей смерти значительное денежное пожертвование в пользу этой школы. (Прим. автора.)
Персъе Шарль (1764–1838) – французский архитектор.
Беллок Жан (1786–1866) – французский художник, написавший портрет Мишле.
Но, как бы ни уважали мастерового за его золотые руки, жена его мечтает о другой профессии для сына. У мальчика есть способности, он далеко пойдет. В иезуитской школе, куда он ходит, его хвалят и поощряют; на стенах комнаты, между портретом Наполеона и изображением сердца христова, висят его рисунки, полученные им похвальные листы, образчики его почерка Его наверняка примут в бесплатное училище рисования Отец спрашивает: «Зачем это нужно?» – «Умение рисовать пригодится, когда он станет мастером», – отвечает мать. Уклончивый ответ, она мечтает вовсе не об этом. Почему бы ее одаренному сынку не стать художником или скульптором? Она урезывает расходы на хозяйство, чтобы покупать ему карандаши, бумагу (все это стоит недешево). Придет время, и сын начнет выставлять свои работы, получать призы… Воображение матери разыгрывается: кто знает, быть может, ему присудят Большую Римскую премию? [117]
117
Большая Римская премия – установлена во Франции с XVII в. для художников, скульпторов, музыкантов и архитекторов. Получивших эту премию, отправляли на казенный счет во Французскую академию в Риме для усовершенствования в мастерстве.
Материнское честолюбие часто приводит к тому, что сын становится посредственным художником, обычно очень нуждающимся, между тем как, избрав профессию отца, он зарабатывал бы гораздо больше. Живописью и скульптурой не проживешь, даже в мирное время: ведь зажиточные люди, вместо того чтобы покупать произведения искусства, сами и малюют, и лепят. А если разразится война или революция, художникам и ваятелям остается подыхать с голоду.
Случается, что будущий художник, уже начавший овладевать кистью, чувствующий влечение к искусству, принужден внезапно бросить это занятие: умирает отец, надо содержать семью… И он, скрепя сердце, становится мастеровым. Мать огорчена донельзя, и ее причитания – нож в сердце юноши. Теперь он всю жизнь будет проклинать судьбу, терзаемый раздвоенностью. Выполняя нелюбимую работу, он душой далеко, витает в мечтах. Не пытайтесь его образумить: он не послушается ваших советов. Слишком поздно, его не остановят никакие препятствия. Он все время будет мечтать, читать; читает и в обеденный перерыв, и вечером, и по ночам; даже воскресенье он проводит, уткнувшись в книгу, угрюмый, замкнутый. Трудно себе представить, как велика любовь к чтению у этих горемык! Я знавал ткача, пытавшегося читать во время работы: он клал книгу на станок и под грохот двадцати других станков, сотрясавший пол, прочитывал по строке всякий раз, как челнок отходил в сторону, давая ткачу секундную передышку.
Как длинен рабочий день, когда он проходит таким образом! Как тягостны его последние часы для того, кто с нетерпением ждет звонка: не дай бог, вдруг сигнал запоздает на минуту! Ненавистная мастерская кажется ему в вечерних сумерках каким-то чистилищем; демоны нетерпения шныряют по ней, ведут в темных закоулках жестокую игру. «О, свобода, свет! неужели вы навсегда покинули меня?» – мысленно восклицает бедняга.
Если у него есть семья, мне жаль ее. Когда человек ведет такую борьбу, целиком поглощен собой, он ни о чем больше не думает.
Отец этого грамотного рабочего, более грубый, неотесанный, стоял во всех отношениях ниже сына, но имел одно преимущество перед ним. Он был куда лучшим патриотом, больше думал о родной Франции, чем о людском роде в целом. Кроме милой его сердцу семьи у него была другая, великая семья, которую он любил так же пылко: отечество. Увы, куда девались этот дух, эта преданность семье, так восхищавшие нас?
Образование само по себе не делает человека бездушным, черствым. И если в данном случае это имеет место, то исключительно потому, что знания доходят обедненными, выхолощенными. Не весь широкий поток света знаний проливается на такой ум, а лишь небольшая частица, отраженная и искаженная (так отдельные косые солнечные лучи проникают в подвал). Ненависть и зависть рождаются не по той причине, что человек стал более сведущ в чем-нибудь; они обусловлены тем, чего он не успел понять. Например, незнающий, какими сложными путями создаются богатства, будет естественно думать, что богатства вообще не создаются, не умножаются, а только переходят от одного к другому, что нажить богатство можно, только ограбив кого-нибудь… Всякое приобретение кажется ему воровством, и он начинает ненавидеть любого собственника. Ненавидеть? За что? За мирские блага? Да стоят ли они этого? Ведь вся ценность жизни – в любви.
Какие бы ошибки ни делал такой самоучка, надо помнить, что они неизбежны и вызваны пробелами в его образовании. Разве не трогательно, разве не знаменательно, что люди, учившиеся до сих пор лишь случайно, захотели учиться, воспылали страстью к знанию, несмотря на целый ряд препятствий? Стихийная тяга рабочих к культуре, наблюдаемая в наше время, возвышает их не только над крестьянами, но и над другими слоями общества, мнящими себя много выше, у которых есть все: и книги, и досуг. К людям из состоятельных классов наука сама идет навстречу, но они, ограничиваясь рамками обязательного обучения, далеко не всегда продолжают образование, не утруждают себя поисками истины. Сколько таких юношей, уже одряхлевших душою, благополучно закончило среднюю школу и быстро забыло полученные там знания! Не будучи увлечены какой-нибудь страстью, они просто хандрят, бездельничают и коптят небо…
Помехи только подстрекают. Рабочий любит читать, потому что у него мало книг; подчас в доме лишь одна книга, но если она хороша, то может многому научить. Единственная книга, которую читают и перечитывают, содержание которой все время перебирают в мыслях и обдумывают, зачастую больше способствует развитию, чем чтение без разбора всего, что попадется под руку. Я целые годы обходился одним Вергилием и не чувствовал потребности в других книгах. Случайно купленный на набережной [118] томик Расина, [119] в котором не хватало ряда страниц, помог одному тулонскому каменщику сделаться поэтом. [120]
118
Большинство лавок парижских букинистов расположено на набережной Сены.
119
Расин Жан (1639–1699) – выдающийся французский поэт и драматург, один из создателей классицизма.
120
Речь идет о Шарле Понси (1821–1891), который писал стихи и издавал их с помощью Беранже и Жорж Санд.
Те, у кого внутренний мир богат, всегда находят возможность обогатить его еще больше. Их мысли расширяют его, оплодотворяют, уносятся в бесконечный простор. Вместо того чтобы завидовать живущим в сей юдоли, они создают свой собственный мир, пронизанный светом, украшенный золотом. Они говорят богачам: «Ваше богатство на самом деле – нищета; мы богаче вас».
Большая часть стихотворений, написанных в последнее время рабочими-поэтами, отличается меланхолическим тоном, напоминающим их предшественников, рабочих-труверов [121] средневековья. Лишь немногие стихи проникнуты горечью и недовольством. Эти рабочие – настоящие поэты, их вдохновение было бы еще плодотворнее, если бы они не так строго придерживались классических образцов при выборе формы для своих стихов.
121
Труверы – северо-французские средневековые (конец XI – начало XV в.) бродячие поэты.
Они только начинают… Зачем спешить с утверждением, что рабочие-поэты никогда не достигнут совершенства? Говорящие так исходят из ошибочной предпосылки, будто для культурного развития народа нужны века. Они не принимают в расчет того, что душа черпает силы для развития в себе самой; это стихийный процесс, его не задержать никакими препятствиями; хоть руки заняты, но мысль свободна. Знайте, ученые, что у этих людей, лишенных образования, но вкусивших культуры, есть кое-что другое: их страдания. В этом их никому не превзойти.