Народ
Шрифт:
Пришедшее после той эпохи христианство с его учением о небесном отечестве и всеобщем братстве нанесло смертельный удар Римской империи, несмотря на всю 'красоту и умилительность своей проповеди. Но вскоре северные братья надели христианам ярмо на шею.
Мы – не сыновья рабов, безродные и безбожные, как великий поэт, чью строку мы процитировали, мы – и не римляне из Тарса, как апостол, обращавший язычников, [284] мы – коренные французы и в этом отношении не уступаем коренным «римлянам. Мы – сыновья тех, чей героический национальный порыв преобразил весь мир, кто дал всем народам евангелие равенства. Наши отцы понимали братство вовсе не как расплывчатое чувство любви, которая всех приемлет, всех уравнивает, смешивает в одну кучу и тем самым ослабляет, способствует вырождению. Нет, они считали, что братство – союз сердец, а не беспорядочное смешение людей и характеров. Они оставляли за собой, за Францией, право первородства, самопожертвования, и никто не оспаривал у них этого права. Ведь одна лишь Франция полила собственной кровью посаженное
284
Подразумевается св. Павел, родом из римской семьи, жившей в киликийском городе Тарсе (Малая Азия).
Они не подражали Франции, ее самоотвержению, неужели же теперь Франция будет подражать их эгоизму, их черствости, их равнодушию? Неужели, не сумев их возвысить, она сама опустится до их уровня?
Кто не поразился бы, увидев, что народ, который некогда поднял факел, указавший всему миру путь в грядущее, идет сейчас, понурив голову, по пути подражания? Что это за путь – мы, увы, слишком хорошо знаем, ибо по нему шли многие народы, – это путь к самоубийству, к смерти.
Жалкие подражатели, разве из этого что-нибудь выйдет? Берут у соседнего народа то, что для него естественно, а для нас чуждо, и пытаются с грехом пополам ассимилировать это свойство, или обычай, или моду… Но это все (равно, что вживлять в организм чужеродное, инертное тело; силы отталкивания возьмут верх, – это шаг по пути к смерти.
Ну, а если заимствованное не только чуждо, не только несвойственно нам, но и прямо враждебно? Если мы заимствуем как раз у тех, кого сама природа наметила нам в соперники, чья натура (диаметрально противоположна нашей? Если мы будем искать возрождения в том, что является отрицанием нашей собственной жизни? Если, к примеру, Франция наперекор своей истории, своему естеству начнет копировать Англию, которую можно назвать анти-Францией?
Дело вовсе не во вражде между народами, не в слепом недоброжелательстве. Я питаю должное уважение к великой британской нации, я доказал это, изучив ее серьезнее, чем кто бы то ни было из современных ученых. И я пришел к убеждению, что для мирового прогресса нашим двум народам не следует, утратив свои индивидуальные отличия, сливаться в одно бесформенное целое. Они – словно разноименные электрические заряды, которые никак нельзя соединить в один заряд; они – словно противоположные полюсы магнита, которые должны всегда отталкиваться друг от друга.
Между тем мы избрали для усвоения как раз наиболее чужеродное нам начало – английское. Мы подражаем англичанам и в политике, взяв за образец их конституцию, которую наши доктринеры описали, не вникнув в ее смысл; подражаем им в литературе, не видя, что величайший из современных английских писателей – как раз тот, кто яростнее (всех изобличает Англию в ее пороках. [285] Мало того, мы подражаем англичанам, как это ни невероятно, ни смешно, даже в искусствах, в модах. Мы копируем угловатость, неуклюжесть, скованность, отнюдь не внешние, не случайные, а являющиеся физиологическими свойствами англичан.
285
Имеется в виду, вероятно, знаменитый английский писатель Диккенс (1812–1870).
Вот передо мною два романа, написанные очень талантлив. [286] Кого же высмеивают в этих французских романах? Французов, только французов! Англичанин в них – безупречный джентльмен, добрый гений, спасающий всех. Он появляется как раз вовремя, чтобы исправить глупости, совершенные другим. Это удается ему потому, что он богат, а француз всегда беден. Французу не хватает ни денег, ни ума.
Он богат! Не в этом ли коренится причина нашего странною увлечения? Богач (чаще всего англичанин) – любимчик судьбы; сам господь бог благоволит к нему. Он легко (рассеивает предубеждения самых Свободомыслящих, самых упрямых людей, покоряет женщин красотой, мужчин – благородством. Его этический идеал – образец для художников.
286
В первоначальной рукописи Мишле добавляет «авторами-женщинами». Есть основания полагать, что он говорит о романах: «Индиана» Жорж Санд (1832) и «Коринна» г-жи де Сталь (1807).
Он богат! Признайтесь, что это – тайный мотив всеобщего восхищения. Англия богата, несмотря на то, что в ней миллионы нищих. Для тех, кого люди интересуют в последнюю очередь, Англия являет единственное в своем роде зрелище, такое скопление богатств, какого еще не видывал мир. Расцвет сельского хозяйства, огромное количество машин, станков, кораблей, битком набитых магазинов… Лондонская биржа владычествует над миром; золото течет там, как вода…
О, во Франции нет ничего подобного, это страна бедняков. Сопоставление всего, что есть у англичан и чего у французов нет, завело бы нас слишком далеко. Англия могла бы, улыбаясь, спросить у Франции, каковы же в конечном счете (материальные результаты ее бурной деятельности? Что осталось от ее напряженного труда, от стольких усилий и порывов? [287]
287
Материальные блага, производимые Францией, вещественные результаты ее труда – ничто в сравнении с невидимыми ее творениями. Я говорю о
Как Иов, [288] сидит Франция на своем (пепелище, окруженная другими народами, которые вопрошают ее, обнадеживают и подбадривают, пытаются улучшить ее участь, спасти ее.
«Где твои суда, твои машины?» – спрашивает Англия. «Где твоя смекалка? – задает вопрос Германия. – Нет ли у тебя, по крайней мере как у Италии, дивных произведений искусства?»
Добрые сестры, утешающие Францию таким манером, позвольте ответить вам за нее. Ведь она больна, склонила главу долу и не может говорить.
288
Иов – библейский персонаж, которого бог подверг ряду испытаний, чтобы узнать стойкость его веры.
Если бы нагромоздить в одну кучу осе, что каждая нация бескорыстно принесла в жертву ради общего блага всех народов, – золото, кровь, всевозможные труды и свершения, – то из вложенного Францией получилась бы пирамида высотой до самых небес. А вклад всех других наций, сколько бы их ни было, образовал бы кучку, не доходящую до колен ребенка.
Так что не говорите соболезнующим тоном: «Как Франция бледна!» Она бледна потому, что пролила за вас свою кровь. Не говорите: «Как Франция бедна!» Она бедна потому, что без счета тратила на ваше дело. [289] И, лишившись всего, она промолвила: «У меня больше нет ни золота, ни серебра, но то, что у меня осталось, я отдаю вам!» И она отдала вам свою душу: вы живете ее щедрым даром. [290]
289
То, что я пишу, лишь в слабой степени отражает мысли, мучившие меня всякий раз, когда я переезжал границу. Особенно однажды, когда я ехал в Швейцарию, как тягостно было видеть нищих крестьян Франш-Контэ и вдруг, переправившись через пограничный ручей, наблюдать зажиточных, хорошо одетых, видимо счастливых, жителей Невшательского кантона…
В сущности, что представляют собою два основных бремени, под тяжестью которых Франция изнемогает, – долги и армия? Это жертвы, приносимые ею не только самой себе, но и всему миру. Долги – это деньги, которые Франция платит за то, что указала миру путь к спасению, дала ему закон свободы; он списал у нее этот закон, клевеща на нее же А войска Франции – ведь это защита всего мира, резерв, сохраняемый для того дня, когда нахлынут варвары или когда Германия, в поисках единства, которого она добивается со времен Карла Великого, будет вынуждена либо спрятаться за нашей спиной, либо стать авангардом России в походе против свободы… (Прим. автора.)
Франш-Конте – провинция на востоке Франции, граничащая с Невшательским кантоном Швейцарии.
Карл Великий (ок. 768–814) – наиболее известный король франков, из династии Каролингов, завоевания которого привели к созданию обширной империи, однако вскоре распавшейся.
290
Нет, не машинная промышленность Англии, не схоластика немецкой философии (машинизм другого рода) оживляют мир, а дыхание Франции, каково бы ни было теперь ее положение, тот скрытый жар Революции, который Европа хранит доныне. (Прим. автора.)
«Все, что у меня осталось, я отдаю вам!» Послушайте, народы, вспомните то, чего вы никогда не узнали бы без нас; не оскудеет рука дающего. Дух Франции дремлет, но все такой же цельный, всегда готовый пробудиться.
Вот уже много лет, как я и Франция – одно. Мне кажется, что я прожил вместе с нею, день за днем, все две тысячи лет ее существования. Самые скверные дни мы видели вместе, и я твердо уверовал, что Франция – страна неувядаемой надежды. Бог возлюбил ее больше, чем другие нации, ибо она видит в потемках, там, где взоры других бессильны; в кромешном мраке, царившем и в средние века и позже, никто не в силах был разглядеть дали, одна лишь Франция увидела их.
Вот что такое Франция! Никогда не говорите о ней «кончено!», ибо она всегда начнет сызнова.
Когда наши галлькие крестьяне временно изгнали римлян и основали Галльскую империю, они вычеканили на своих монетах слово: «Надежда». Оно было главным словом их языка.
Глава VI
Франция как высший догмат и как легенда
Вера во Францию – религия
С улыбкой говоря: «Франция – дитя Европы», иностранцы думают, что этим сказано все.