Нас позвали высокие широты
Шрифт:
В слабом свете рассвета наступившего дня люди из саннотракторного поезда обнаружили ближайшую веху всего в двадцати метрах от своей стоянки. Не теряя времени, они тронулись в путь, и вскоре им стали попадаться новые высокие вехи, установленные совсем недавно: это могли сделать только обитатели Ледораздельной. Значит, живы — и это главное!
Сама станция Ледораздельная выглядела необычно: исчез дом, полностью похороненный в снегу, из которого высовывались нелепо низкие флюгеры. По этой же причине, казалось, какой–то остроумец поставил метеобудки просто на снег для порядка в ряд. Множество свежих следов, груды золы и каких–то отбросов свидетельствовали о наличии аборигенов Ледораздела, впервые обживавших эту самую негостеприимную часть негостеприимной Новой Земли. Приехавшие словно опасались нарушить оцепенение природы, не сговариваясь, решили отдать инициативу обитателям ледникового царства. Наконец, посреди груд мусора и множества оттяжек флюгеров поднялась крышка люка и из него возникла заросшая и прокопченная физиономия, разразившаяся радостным воплем Это памятное событие в истории Новой Земли «имело место быть» 23 февраля.
Остальное было делом техники, и уже спустя несколько суток зимовщики Ледораздельной оказались на базе в бухте Володькиной, причем они объяснили загадочную ситуацию, возникшую на рубеже февраль — март, когда полярка сообщила о возможном прибытии самолета, причем с посадкой, что позволило бы нам отправить почту. Между тем время шло, временами мы слышали странные раскаты, напоминавшие те, что мы уже слышали в сентябре. Что за чертовщина, не могут же хозяева Новой Земли начать без предупреждения свои атомные игрища, ведь у нас нет даже элементарных ни средств защиты, ни измерителей радиации? О нас забыли или на нас просто наплевать? Полярная станция по этому поводу ничего не сообщала… Между тем непонятный грохот повторялся неоднократно, и в конце концов наше руководство шифровкой через полярку запросило Президиум Академии. Суть вопроса: что происходит?
Ответ был в духе времени: слушайте радио. Выслушав, узнали, что партия и правительство объявили очередной мораторий на испытание ядерного оружия. Надолго ли? Определенно Олег был прав: нас используют в качестве прикрытия, причем втемную, не ставя в известность и без каких–либо гарантий на будущее, скрываясь за пресловутой секретностью. Вернувшиеся с ледораздела лишь подтвердили, что слышали характерные раскаты и даже видели верхушку термоядерного страшилища.
Однако вернемся в новоземельскую весну 1958 года. Я оставался на Барьере Сомнений до середины марта, но занимался уже геодезией, выполняя повторные наблюдения на пунктах, чтобы получить данные о скоростях движения льда. На нашей станции после возвращения с Ледораздельной Чижова заменил Генин. На базе он получил только неделю отдыха, большего мы не могли позволить. 3 марта я отнаблюдал первый пункт, мороз стоял за 30, но практически не было ветра. При такой температуре работать с изящными микрометренными винтами непросто. Приходилось задерживать дыхание, поскольку при неосторожном выдохе окуляр моментально обрастал кустистой изморозью. Арктика в эти дни проявило самое изощренное коварство. Для невооруженного взгляда видимость оставалась приличной, зато из высокослоистых облаков валили и валили миллиарды и миллиарды изящных кристалликов льда. Воздух буквально искрился, недаром это явление называется алмазной пылью. Зато в поле зрения трубы теодолита плавает и переливается нечто бесформенное, нельзя было разглядеть не то что дальние знаки, а даже просто гребни горных хребтов.
Решил делать только три приема вместо пятнадцати. Точность при этом падает вдвое, зато выигрыш во времени, судя по опыту прошлого года, даже не впятеро, а значительно больше. По результатам вычислений относительная точность определения скоростей движения льда близка к проценту, этого больше чем достаточно, но очевидный выигрыш во времени позволил больше наблюдать пунктов.
А пока Арктика распорядилась по–своему. Целую декаду день за днем я подходил к теодолиту, уныло заглядывая в трубу, заранее зная, что меня ожидает. Потом часами вышагивал на морозе около инструмента, пока холод не загонял в жилье. Темпераментный сибиряк Генин, большой любитель советов, кажется, заподозрил меня в каком–то хитром саботаже с оттенком мазохизма. Однако 13 марта волей небес там истощился запас алмазной пыли. Оставшиеся десять точек я отнаблюдал в три дня, сократив время наблюдений по сравнению с осенью втрое, что значит опыт! На траверсе Усачевского языка при выборе очередных пунктов наблюдений обнаружил еще следы экспедиции М. М. Ермолаева: сломанные нарты, доски, винтовой бур и еще какие–то мелочи.
Вскоре к нам присоединился Яблонский. Похоже, Олег и Валерий не надоели друг другу за полгода пребывания на Ледораздельной. Однако, судя по отдельным репликам и замечаниям, смена там прошла не вполне идеально, настолько, что это чревато проблемами на будущее. Хотя Олегу присуща неуравновешенность в отношениях с людьми, но изменение его отношения к Каневскому теперь просто бросается в глаза. На мой взгляд, повод был пустяковый и объяснялся разным отношением у академических зимовщиков и полярников Главсевморпути, для которых заполнение журнала наблюдений является священнодействием. А когда в журнале наблюдений Ледораздельной Каневский обнаружил любимую эмблему Яблонского (кота с задранным хвостом в характерной позе!), Зиновий слишком темпераментно высказался по этому поводу ребятам, которые жаждали расстаться с ледоразделом как можно скорей. А тут еще «баба Ната» стала слишком пунктуально пересчитывать консервные банки по привычке, полученной на полярке, что в нашей экспедиции не было принято. Какая глупость, но, боюсь, дело сделано, и никчемная причина может послужить поводом для осложнений в будущем Удивительно, что Бажев, к слову которого в экспедиции прислушиваются, не погасил ненужной вспышки страстей. Досадно, но, похоже, тот самый черный кот, которого Зиновий так неосторожно, подразнил при смене Ледораздельной, пробежал между людьми.
При всем при том после зимовки на Ледораздельной у Олега явно произошла определенная переоценка ценностей, и даже наши отношения в меру выровнялись. Но пока еще рецидивы мальчишеского самолюбия мешают нам объединить усилия, наряду с объективными обстоятельствами: основные работы у Олега теперь к югу от Второго Барьера, у меня — севернее. Работать в одиночку просто опасно, причем последний случай очень показателен. В состоянии крайней усталости решил спрямить путь на снежном мосту через широкую трещину. Результат продавил снежную кровлю, к счастью, одной ногой. Если бы двумя, не писать бы мне этих строк… Лежа на плотном ветровом снегу, ощутил пустоту под собой и, покрывшись холодным потом, по–щенячьи переполз оставшиеся метры к противоположному краю, и уже на прочном льду долго не рисковал принять нормальное положение. Нельзя доводить себя до состояния, когда от усталости начинаешь совершать поступки, чреватые смертельным риском. Ведь научился же ты не пользоваться незнакомыми участками ледника без предварительного осмотра, с наступлением темноты выходить на известные места и освоил другую полевую премудрость… Риск провала уменьшается, если пользоваться лыжами, но за пределами ледника (особенно после с сильных ветров) снег сохраняется только пятнами, и, например, наш дядя Саша лыж явно избегает. Еще их несомненное преимущество, по крайней мере на леднике, — возрастает скорость передвижения.
И, конечно, проклятая бора, непознаваемая и непредсказуемая, к которой невозможно приспособиться. Порой в соседних долинах в одной она шурует по полной программе, а рядом — ни дуновения. Видишь, как по соседству пошли султаны снега, а что дальше? Будет нарастать до опасного предела или на том и остановится, никто не подскажет. Пока везет, но, очевидно, надо научиться если не предвидеть развитие погоды, то выходить из возникшей ситуации. Определенно при потере видимости направление можно выдерживать на леднике по уклону поверхности, по застругам, и даже по ветру во время боры, направление которого практически не меняется.
Каневский уверен, что бора непредсказуема, но я думаю, что у него это от системы образований, когда в нашей ситуации он лишен возможности нормального синоптического анализа. Однако для маршрутника эта информация всегда будет недоступной, и он может полагаться лишь на местные признаки, например, типы облачности, особенно с характерными зализанными формами, повторяющими рельеф. Все вместе позволяет судить о ближайшем развитии погоды, но, разумеется, только с определенной долей вероятности и, главное, без той ее доли, которая несет смертельную угрозу. И да не оставит нас удача!
Со временем разница между маршрутниками и персоналом стационаров проявляется все отчетливей по многим направлениям, включая питание и одежду. Затраты энергии у тех, кто несет свою вахту на стационарах (помимо ежедневного жизнеобеспечения) по сравнению с маршрутниками минимальны: «поход» каждые три часа от жилья к метеоплощадке. Разница в нагрузках отражается в ее восполнении — обитатель стационара в целом довольствуется казенным пайком, прикупая к нему для разнообразия сгущенку, воблу, фруктовые консервы и иную «вкуснятину», тогда как маршрутнику не до разносолов. Оказавшись на ночевке под гостеприимной крышей, он, к изумлению «стационарщика», пожирает полбанки мясных консервов с гарниром (также полбанки) из овощных, запивая все это литром крепчайшего кофе, после которого предается «морфею», что называется, без задних ног. Проспавшись, маршрутник повторяет свое насыщение, не заботясь о его разнообразии, и снова исчезает, чтобы возникнуть на стационаре неизвестно когда, не заботясь о распорядке дня его обитателей, что нередко вызывает законный протест.
Такая же разница существует и в обмундировании двух основных подразделений экспедиции. Опять–таки на стационаре можно обойтись казенным набором полярного одеяния в виде ватных штанов в сочетании с полушубком или меховой курткой. Если снаружи задувает так, что отличить заснеженную поверхность ледника от неба зрительно невозможно, описанный выходной «костюм» дополняется ямщицким плащом, брезент которого по плотности приближается к фанере. В одежде, с точки зрения обитателей стационаров, маршрутник проявляет ненужную привередливость, пытаясь обосновать ее разницей в нагрузках на переходе (когда он нередко изнемогает под непосильной ноши, так что его белье становится мокрым от пота) и вынужденной неподвижностью на точке наблюдений, когда пропитанная потом одежка грозит замерзнуть раньше своего хозяина. Соответственно, на переходе приходится избавляться от меховой одежки, чтобы воспользоваться ею на точке наблюдений, а на переходе — это дополнительный груз. В общем, хочешь жить, умей вертеться…