Наш человек в гестапо. Кто вы, господин Штирлиц?
Шрифт:
Эти два столь разных человека конечно не могли сработаться. Слуцкий, до выезда, занимал в НКВД более высокую должность, зато Ильк хорошо знал Германию, свободно говорил по-немецки и легко заводил связи. Он быстро сколотил несколько нелегальных групп, в том числе и в соседних с Германией странах, и начал от них получать обширную информацию. Но Слуцкий считал, что большинство завербованных Ильком агентов не нужны, поскольку они недисциплинированные, дорого стоят и даже опасные. Личная несовместимость дополнила тактические разногласия двух профессионалов.
Слуцкий был вежливым и тактичным человеком, тогда как Ильк — циничным,
Естественно, от трений двух резидентов страдала работа. Во время пребывания в Берлине Ильк женился на Александре Плесснер, украинке немецкого происхождения, из семьи белоэмигрантов. У нее было три сестры, старшая работала в советском торговом представительстве в Берлине. Ее муж, Павло Ладан был расстрелян в СССР в 1932 году. У Александры Плесснер был также брат, который являлся членом национал-социалистической партии Германии.
В двадцать девятом подпольные группы Илька, после имевших место провалов агентуры, были ликвидированы, а сам он с двумя сестрами-эмигрантками возвратился в Москву. Его назначили на должность заместителя начальника контрразведывательного отдела ОГПУ.
К обеду Ильк оделся, умылся и только тогда узнал Корнеля. Они обнялись и начались воспоминания. Несколько раз надзиратель делал им замечания, но они не обращали на него никакого внимания.
— Э-э, не успел я уехать из Москвы! — захлебывался Ильк. — Все хлопотал об этом. Там было бы лучше.
— Лучше? — вырвалось у Павла.
— Да, лучше! — повысил голос Ильк. — Лучше, чем оставаться в Москве. Это несомненно, вызвало бы ряд неудобств, но я предпочел бы жить в моем крохотном домике в родном Подволочиске, под Тернополем, чем оставаться в Москве…
Он замолчал и две скупые слезы появились на его щеках.
— Представляешь, я вел до своего ареста дело Кипенбергера, — опять заговорил он. — Как я уже выходил из своего служебного кабинета, как раздался звонок из внутренней тюрьмы: «Кипенбергер хочет говорить с вами,» — сообщили мне. — Ты должен знать Ганса Кипенбергера. Член КПГ с 1920 года, один из руководителей Гамбургского восстания, руководитель нелегального военного аппарата компартии Германии, член ЦК, депутат рейхстага. Я мог отложить этот разговор до завтра, но я не видел его уже неделю и подумал, что лучше было бы закончить с ним и сказать ему, что мы еще раз увидимся. Я знал почему Кипенбергер вызвал меня.
Он хотел «признаться», но я не особенно торопил его с признанием. Я знал, что он сознается, я над этим давно работал. Но пока он не сознавался, понимаешь, это означало, что я работал и что я обязан был закончить дело… А потом… — он замолчал, опустив голову.
— Слуцкий действительно хорошо знал, что делал, когда поручил мне дела Киппенбергера и Вернера Гирша, — через минуту продолжил он. — Ты помнишь Вернера Гирша? — и не дожидаясь ответа Корнеля, продолжил. — Гирш был журналистом, членом КПГ. Его мать происходила из аристократической семьи. Отец — высокопоставленный офицер. После ареста гестапо Гирша, связи его матери и личное вмешательство жены Геринга позволили ему освободиться из концлагеря. Вернер Гирш, этот наивный идеалист, решил найти надежное убежище в СССР. Чудак, не успел он пересечь границу, как его тут же арестовали как «немецкого шпиона».
Он опять замолчал. Павел не мешал его раздумьям.
— Что Кедровы могут сделать с европейцами, немецкими коммунистами? — опять
И знаешь, что он мне сказал, когда охранник вышел? Он сказал: «Ильк, я вызвал вас, чтобы узнать, что с вами случилось. Поскольку я вас уже десять дней не видел, я подумал, что вас, как и многих других следователей, уже арестовали. Я пытался вас увидеть во время ежедневной прогулки по тюремному двору, но — безрезультатно. Ладно, оставим это. Вы можете «заставить» меня признаться, если хотите. Вы, конечно, же знаете, что в контакт с генералом фон Бредовым, бывшим руководителем абвера, а последние годы ближайшим другом и помощником канцлера фон Шлейхера, убитых эсэсовцами тридцатого июня тридцать четвертого, я вступил по приказанию Четвертого управления РККА и с согласия Эрнста Тельмана. Мне известно, что вы не имели к этому никакого отношения. Но, как я понимаю, правда никому не нужна. В вашей воле добиться моих «признаний», если они хоть как-нибудь могут пригодиться вам» — закончил Ильк, потом засмеялся и в глазах его сверкнула ярость:
— Нет, ни Киппенбергер, никто другой, ничто уже не может мне пригодиться!
Потом он быстро успокоился и продолжил:
— Я ему говорю: «Хорошо. Я вас ненадолго оставлю в покое. Оставим эту историю до завтра. Сейчас у меня нет времени!»
Я вызвал охранника и его увели. Знаешь, у меня было такое чувство, что мне пора идти вслед за ним. Оба мы уже выглядели одинаково: заросшие, в небрежно наброшенных плащах. Для него все уже было позади, а для меня только начиналось!
После обеда Ильк сказал:
— А наших уже многих взяли. Альберта Такке помнишь, работал под псевдонимом Бом. Он когда смотался из Берлина, был направлен в группу Никольского в Испанию, они там троцкистов ликвидировали. Арестован Миша Горб, лучший друг Артузова, Томчин, Штейнбрюк, Карин…
Они сидели на топчанах друг против друга: Павел, прижавшись спиной к стене, и Ильк, равнодушный, безвольно опустивший голову и руки.
— Корнель! Выходи! — раздался крик надзирателя.
«Наконец-то!» — подумал Павел и устремился к выходу.
Два здоровенных надзирателя заломили ему руки назад так, что голова наклонились к низу, бегом потащили его по коридорам и узкой винтовой лестнице в подвал, там втащили его в кабинет и бросили на стул.
Отдышавшись, Павел поднял голову и увидел за столом следователя, а рядом с ним молодого человека в гимнастерке без знаков отличия на петлицах — практиканта.
— Так, дай этому гаду лист бумаги и перо, — начал следователь — Дал? Хорошо. Ты, фашистская морда, обвинение знаешь? Ты заговорщик, шпион, диверсант. Писать в означенном плане будешь?