Наш человек в горячей точке
Шрифт:
Он не пожелал слушать мои причитания, а тут же, по мнению многих — незаслуженно, повысил меня до «редактора отдела экономики», дал мне целую страницу, которую я должен был, как сказал редактор, заполнять «скучными новостями», а если узнаю про какое-нибудь «воровство», то передавать это ему для отдельной, более глубокой и подробной обработки, потому что и его, и нашу публику из всех экономических вопросов интересовали только кражи.
Мне дали постоянную зарплату, что спасало от злоупотребления полынной ракией, но тем не менее произносимая матерью время от времени реплика: — Вот видишь? Не мы ли тебе говорили, держись
И вот теперь Маркатович уговаривает меня насчет своего биржевого пособия… Мы боролись, подумал я, нельзя сказать, что не боролись… Но где-то там, после драматической паузы, нас поджидала экономика, и она, как говорят сербы, порвала нас, как псих газету.
Мы с Маркатовичем об этом не говорим. Не знаю, может быть, я жду, что он на восьмой банке пива упомянет это пособие, жду, чтобы подчеркнуть ему это по-хорошему, невзирая на то, что он официально не признает поражений, потому что на основе того дебюта в его молодости он всё еще считает себя писателем, потому что, должно быть, такое у писателей возможно: уже долго его как писателя нет, но всегда существует вероятность, что однажды он что-то опубликует, поэтому, для поддержания такой иллюзии, Маркатович в разговорах за пивом время от времени упоминает какой-то роман (переметнулся, выпивоха, на прозу), который «медленно, но верно» продвигается, и, говоря об этом, пользуется загадочными, незаконченными фразами, как будто ему неохота раскрывать подробности, может из-за того, что кто-то украдет идею, или из-за того, что ему нечего сказать, но всё же на основе тех невнятных выражений он в техническом смысле выжил как писатель, так как никто не мог бы со стопроцентной уверенностью побиться об заклад, что в ящике его стола нет какой-нибудь начатой дребедени… И вот он смотрит на меня стеклянными глазами и говорит: — Рано или поздно народ будет ломиться на биржу, как китайцы, вот увидишь…
— Да ладно, брось ты это.
И мы заказали ещё пива.
2. ДЕНЬ ВТОРОЙ
Они заходят в кабинет главного редактора, потихоньку собираются. Смотрю на них, устраиваюсь в кресле на колесиках, одном из лучших, откидываю голову на высокую спинку.
Чувствую, как изменяется моя личность, трансформируется в редакционного человека… Вот он, возникает из пустоты, осваивается, смотрит рациональным взглядом, напрягает лицевые мышцы. Маска трудящегося человека требует большой энергии, как говорится — ей нужен ты весь, целиком. И это, в сущности, главное в работе.
Вчера мы с Маркатовичем после бара «Черчилль» посетили еще несколько мест. Закончилось всё за какой-то стойкой, где мы перед какими-то девчонками изображали важных шишек и Маркатович заказывал им дорогущие напитки…
Сегодняшний утренний человек сильно отличается от того, ночного…
Отсюда и похмелье. Это боль трансформации.
У главного редактора, Перо, моего бывшего приятеля — тридцать семь лет, женат, двое детей, любовница, два кредита, — проблем еще больше. Кончиками пальцев он подпирает виски и смотрит на клавиатуру компьютера.
Он молчал так, как молчат отцы в трудное время.
Излучал тишину. Можно было бы услышать и муху, но её не было.
Это заседание редколлегии, ничего особенного, но Перо назначен совсем недавно и теперь демонстрирует излишнюю серьезность, чтобы обратить внимание на свою должность. Раньше он был одним из нас, а потом его вывели на орбиту, такую, где считается обычным делом время от времени звонить в секретариат премьера и, нормально, тебя с ним соединяют…
Всё это застало его немножко врасплох.
Я держал его на краю кадра. Вести себя как тот, старый Перо, он не мог, а новый образ у него пока ещё не вполне сложился.
Он мучительно стирал с себя фрагменты старой личности, как стирают пот со лба, и формировал так называемую целостность.
Поскрипывали кресла, колесиками по ковролину.
И тут — Перо взял пульт и решительно разрушил тишину — наверху в углу заработал телевизор.
Теперь можно было увидеть, что происходит в Багдаде, который американцы заняли десяток дней назад. На CNN рассказывали о наведении порядка, в том числе и с подачей электричества.
То, что Багдад целый день висит в телевизоре и при этом там нет электричества, показалось мне хорошим поводом для остроумного замечания. Я считал, что моя роль требует, кроме всего прочего, и остроумия…
Обрати внимание, у них в Багдаде нет электричества, а они всё время в телевизоре. Представляешь, даже не могут на себя посмотреть. По крайней мере, мы во время войны могли… Мне показалось занятным подметить это, но я вовремя сообразил, что мне вспоминать Багдад неразумно.
Тут я увидел через стеклянную дверь Сильву и Чарли, приближаются, улыбаясь.
Когда Чарли сел, он всё-таки посерьезнел и спросил меня тоном, который свидетельствовал, что он наконец переходит к важным вещам: — Как ты?
— Да ничего вроде. А ты?
Он ответил мне так, словно в мгновение ока потерял интерес к жизни: — Хм… Весь день дел по горло…
Я подумал, не спросить ли о каких делах речь, хотя знал, что ожидать можно только рассказа о какой-нибудь повседневной мороке, о какой-то проблемке, об усталости бюрократа, потому что таким был тон Чарли и такими были его претензии к жизни, ложные претензии, служившие лишь признаком серьезности разговора ввиду того, что Чарли, не знаю почему, всегда хотел разговаривать со мной серьезно, в то время как, например, с Сильвой он обычно просто хихикал.
Я не успел ничего спросить, потому что Сильва со своим вечным кокетством, которое ровно ничего не значило, посмотрела на меня и сказала: — Ого, прическа у тебя — супер.
— Ну, спасибо…
Она была из тех женщин, которые одинаково охотно раздают и комплименты, и ироничные замечания. Мне она говорила только комплименты, что делало меня более раскованным, потому что Сильва инстинктивно, благодаря своим кокетливым замечаниям, давала точную картину корпоративного распределения сил. Пока она отпускает тебе комплименты, ты можешь быть относительно спокойным, а вот если скажет, что у тебя слиплись волосы, то тебе следует задуматься о своем рейтинге в фирме.