Наш общий друг. Том 2
Шрифт:
Голос изменил честному маленькому человечку, когда он подал руку Джону Роксмиту, и он замолчал, низко склонившись лицом над дочерью. Однако ненадолго. Скоро он снова поднял голову и весело сказал:
— А теперь, милая моя девочка, если ты сможешь занять Джона Роксмита на минуту-другую, я сбегаю в молочную и принесу хлеба и молока на его долю, и мы все вместе напьемся чаю.
По словам Беллы, это было похоже на ужин трех сказочных человечков в лесном домике, только без их угрожающего ворчанья: «Кто пил мое молоко?»
Ужин
— Подумать только, — сказал херувим с несказанным удовольствием оглядывая контору, — что здесь могло произойти нечто подобное — вот что забавно. Подумать только, что мне суждено было увидеть мою Беллу в объятиях ее будущего мужа именно здесь, — ну, знаете ли!
И только после того, как хлебцы с молоком были уже съедены и первые тени, предвестницы ночи, уже спустились над Минсинг-лейном, херувим начал все больше и больше беспокоиться и, наконец, откашлявшись, сказал Белле:
— Гм! Милая, а ты не забыла про твою маму?
— Нет, папа.
— А про твою сестру Лавинию, милая?
— Нет, папа. По-моему, дома нам лучше не входить в подробности. По-моему, будет достаточно, если мы скажем, что я поссорилась с мистером Боффином и совсем ушла от них.
— Джон Роксмит знаком с твоей мамой, душа моя, — слегка замявшись, сказал ее отец, — и потому я не постесняюсь при нем напомнить тебе, что с ней будет, пожалуй, немножко трудно.
— Немножко, терпеливый папочка? — звонко засмеялась Белла; и тем звонче, чем больше нежности звучало в ее голосе.
— Ну что же! Говоря совершенно между нами, мы не будем уточнять… скажем, вообще трудно, — отважно согласился херувим. — И у твоей сестры тоже трудный характер.
— Ничего, папа.
— И знаешь ли, милочка, ты должна быть готова к тому, — очень ласково продолжал ее отец, — что у нас дома тебе после Боффинов покажется очень бедно и плохо, в лучшем случае совсем неуютно.
— Ничего, папа. Я бы вытерпела и не такие лишения — ради Джона.
Хотя заключительные слова были сказаны тихо и застенчиво, но Джон их все-таки услышал, и доказал это тем, что еще раз способствовал таинственному исчезновению Беллы.
— Ну что же! — сказал херувим весело, ничем не выражая неодобрения. — Когда ты… когда ты возвратишься из заточения и вынырнешь на поверхность, душа моя, я думаю, пора будет запираться и идти домой.
Если бы контору Чикси, Вениринга и Стоблса запирали когда-нибудь более счастливые люди, радуясь тому, что запирают ее, то это уж, верно, были необыкновенные счастливцы. Но сначала Белла забралась на насест и, склонившись круглой щечкой на полное плечико самым неделовым образом, так, что ей не было видно пера из-за волны кудрей, спросила:
— Покажи мне, папочка, что ты тут делаешь целый день. Пишешь вот так?
Но, кажется, Джону Роксмиту все это очень нравилось.
Итак, три человечка, уничтожив все следы своего пиршества и стряхнув крошки, вышли из Минсинг-лейна, направляясь в Холлоуэй, и если двум из них не хотелось, чтобы расстояние было вдвое больше, то третий человечек очень ошибался. В самом деле, этот скромный дух считал, что он очень мешает им как следует наслаждаться прогулкой, и потому заметил извиняющимся тоном:
— Я думаю, мои милые, что мне лучше будет пойти вперед по той стороне дороги, как будто я иду сам по себе.
Что он и сделал, по-своему херувимскому обычаю усыпая дорогу улыбками вместо цветов.
Было уже около десяти часов, когда они остановились в виду Замка Уилферов; и так как место было тихое и безлюдное, то с Беллой опять начался ряд исчезновений, что грозило затянуться на всю ночь.
— Я думаю, Джон, — в конце концов намекнул херувим. — что, если бы вы уступили мне молодую особу, состоящую в отдаленном родстве со мной, я бы отвел ее домой.
— Уступить ее я не могу, — отвечал Джон, — но на время передаю вам. Моя любимая!
Это волшебное слово заставило Беллу мгновенно исчезнуть еще раз.
— А теперь, папочка, — сказала Белла, появляясь снова. — давай мне руку, бежим домой как можно скорей и покончим с этим. Ну, папа, раз!..
— Милая, — замялся херувим с довольно малодушным видом, — я только что хотел сказать, что, если твоя мама…
— Нечего оттягивать и терять время, сударь, — воскликнула Белла, выставляя вперед правую ножку, — видите вы это, сударь? Это — черта; станьте на черту, сударь. Раз! Два! Три! — побежали, папа!
Она помчалась вперед, таща за собой херувима, и ни разу не остановилась и не дала остановиться ему, пока не дернула за колокольчик.
— Ну, папочка, — сказала Белла, взяв его за уши, словно кувшин за ручки, и приближая свои розовые губки к его лицу, — чему быть, того не миновать!
Мисс Лавви вышла отпереть калитку со своим любезным кавалером и другом всей семьи, Джорджем Самсоном.
— Как? Неужели это Белла! — воскликнула мисс Лавви, отступая назад при виде сестры. А потом возопила: — Мама! Белла пришла!
Не успели они еще войти в дом, как на этот крик выплыла миссис Уилфер. Стоя в дверях, она встретила их со своей обычной церемонностью, мрачная как привидение.
— Рада тебя видеть, дитя мое, хотя мы тебя и не ждали, — сказала она, подставляя щеку, холодную как грифельная доска, на которой расписываются визитеры. — И тебя тоже, Р. У., хотя ты и опоздал. А где же лакей миссис Боффин, слышит ли он меня? — На этот вопрос, брошенный глухим голосом в ночную тьму, полагалось ответить самому лакею.