Наш последний эшелон
Шрифт:
Он часто валяется на улице. Раньше, когда жизнь была другой, валялся реже, а теперь вижу его в таком состоянии раза два-три в неделю. Раньше он пил водку, а теперь водка дорогая и он перешел на всякую ядовитую бодягу. Может, он уже мертвый сейчас. Вот лежит на углу почты, но не в отрубе, как обычно, а умерший. Дочка его со своим парнем только обрадуются.
– Эй, Капитан, – наклоняюсь над телом, слегка трясу за шиворот пиджачка. – Капитан!
Тело оказалось с душой, Капитан пискляво вздохнул.
– Вставай, Капитан, давай до дому. Слышь?
Я потянул
– Давай-давай, пошли, – уговариваю старика.
Он мотнул головой, стал помогать мне себя поднять. Кое-как встал на ноги. Прохожие смотрели на меня, как на Капитанова собутыльника. Презрительно так смотрели.
Перебрались через перекресток, а там уже и до дома метров двести.
Тяжело, хоть и сухой старичок, выгоревший, а все равно… Валится на меня, что-то бормочет птичьим своим языком; я тоже бормочу, подбадриваю его.
Во дворе сидят парни. Завидев меня и Капитана, встали, пошли навстречу. Феликс, Сергулек, Шрам.
– Опять ужрался? – спросил Шрам.
– Угу. Помогите домой дотащить, – отвечаю.
– В пять сек.
Взяли под руки, поволокли к подъезду.
Вот и вечер опять. Я, как обычно, стою на балконе. Несколько раз тревожил тишину телефон. Один раз особенно долго звонил, минут семь. Это Боб, стопроцентно, хотел вытащить на прогулку. А я не хочу. Нагулялся. Устал. Потрясения были, да и просто размышления лишили скопленных утром сил.
Темнеет нехотя, трудно. По небу гуляют редкие облака, серые и угрожающие в свете заката. Солнышко сползает за гору, я прощаюсь с ним. Может, последний раз его вижу. Все может быть. Все держится на волоске.
Стою на балконе. Внизу уже не сквер, а пустырь. Свалены в кучу стволы тополей, рядом – уродливый курган из вывернутых корней. В один день расправились… Может, вместо тополей насадят каких-нибудь березок, черемухи. Легко потеряться в догадках, что будет на этом месте. Стараюсь не гадать.
Темнеет. Магнитофон включен. Егор Летов, поэт нового времени, поет ломающимся юным баском под бешеный бой гитары:
Я ищу таких, как я:
Сумасшедших и смешных,
Сумасшедших и больных,
Э-е-е-е-ей!
А когда я их найду,
Мы уйдем отсюда прочь,
Мы уйдем отсюда в ночь,
Мы уйдем из зоопарка!
Романтический позыв найти подобных себе, объединиться. И уйти, уйти…
Улицы пустеют, торговки от гастронома тащат недопроданный товар по домам.
Вот проехала новая, но уже побитая «девятка». Это Феликс с сотоварищи погнали на дело. Разгромят что-нибудь, заработают. А завтра будут веселиться, пить «Наполеон» по 425 рублей. И верно. И единственно правильно. Что еще делать? Повеселиться, покуражиться от всей души, а затем сгинуть.
Стою на балконе. Квартира пуста. Родители всё на даче и на даче. Послезавтра, наверное, приедут. Послезавтра суббота. Да, кстати, надо сходить за крупой, а то пропадут талоны.
Заходил в зал. Включал телевизор. Тут же напоролся на рекламу. «БАЛДЭМ – это естественно!»
Небо черное. Ни одной звездочки. Душно. Страшновато. Что там, хочется знать, в глубинах неба? Какая могучая рука вертит нас, точно детский резиновый мячик на пальце? Может, некий космический клоун вертит, стоя на голове. А зрители смотрят и удивляются. Ловко! А мы здесь… А потом бросит в угол манежа и накроет клоунским колпаком. Реприза окончена. Цирк пустеет. Гаснут огни. Пора спать. Всем пора спать.
«Ха-ха-ха-ха-ха!!!» – так бы рассмеялся я, стоя на крыше единственной девятиэтажки нашего города. Так я еще не смеялся.
А потом бы серьезно все рассказал. И в пустоту, помахивая руками.
– Суици-ыд – пусть будет легко! – словно подтверждает из магнитофона Егор Летов, поэт нового времени. Он уже переболел романтическим поиском подобных себе и призывает к более зрелым и решительным мерам.
Ладно, надоело, спокойной ночи.
4
Спал плохо, снилось неопределенно-тяжелое, громоздкое, дурнопахнущее. Почти беспрерывно кто-то визжал. Пробудился совсем не отдохнувшим. Голова болит, спину ломит, правая рука затекла. О-ё-ёй! Какой контраст со вчерашним утром…
Быстро понял, отчего мне так плохо спалось. За окном визжат бензопилы, штук пять одновременно. Выглянул опасливо. Стволы тополей распиливают на чурки и кидают в кузов грузовика. На очищенное место завозят гравий. Работа кипит.
Включил телевизор; куря, посмотрел серию дейснейлендовского мультика. Выпил кофе две чашки. Что далее?
Одиннадцатый час. Лекции начинаются в двенадцать. Еще надо зайти в гастроном за крупой.
Тучи в небе. Непривычная для лета свежесть. С ликвидацией скверика пуха вроде как немного меньше, или просто сезон для него кончается. На подходе к гастроному стало как-то тоскливо, ноги не хотят шагать дальше. Что такое? Ах да, Лерка… Неприятно снова увидеть ее с коробками мороженого. Двигаюсь осторожно. Нет, ее, кажется, нет. Хочу верить, что вняла моим словам и бросила это гнилое занятие.
Вошел в гастроном. Стоял больше часа. Очередь растянулась через весь магазин. Можно купить риса и свободно, без всяких талонов, но такой в три раза дороже. Очередь в основном из закаленных, тертых, привыкших ко всему пенсионерок. Духота и теснота не смущают их, пенсионерки спокойно разговаривают, почти равнодушно возмущаются сегодняшней жизнью.
Вспомнилось, как я получал эти талоны в жэке полгода назад. Только вернулся из армии. Этот наш гастроном пуст, словно брошенный. Детское питание «Малыш», минтай с головами, хлеб и соленый папоротник.