Наш последний эшелон
Шрифт:
Я аж головой затряс, запутавшись в сомнениях. И момент был упущен, я не скинул кроссовки, не пошел за ними, не стал думать о святом. И они быстро скрылись. Я испугался – не мираж ли, не глюк? Но по соседству коренастый мужичок как раз сказал другому, хилому и болезненно бледному:
– Как в Ерусалим собрались, хе-хе, босиком!
Болезненно бледный поморщился:
– С жиру бесятся. На них надо землю пахать.
Вот появился водитель, залез в автобус. Автобус отрадно завелся. Люди стали перемещаться, выбирая удобную позицию,
Автобус тронулся и уехал. На заправку, наверное. Несостоявшиеся пока пассажиры завздыхали, с надеждой поглядывая на нового водителя, идущего к своему автобусу.
В автобусной давке и духоте меня посетило размышление о трагической, но героической жизни Ильи Ильича Обломова. Вот он, ярчайший тип неприятеля действительной жизни – тупой суеты. Пытались его переделать, тормошили, мучили. Зачем издевались? За что? И – главное – ради чего? Толкали его в эту гниющую жижу, смеялись над ним, обманывали, обижали. И в конце концов бросили израненного, обессиленного, но все же чистого, не покорившегося, непорочного. Хотя, спасибо, дали перед смертью снова покою вдохнуть…
А за что мучают, к примеру, меня? Зачем меня обложили со всех сторон заумью слов, философий, теорий? Зачем и меня толкают, с первых же шагов, толкают в жижу? Зачем эти босоногие с образами бродят передо мной и показывают что-то, вызывают томление, смуту? Пытаются разбудить? Зачем мне страдания, надежды, сны? Зачем искания, любовь, цепи морали, «БАЛДЭМ», будущее? Ведь тут же и объясняются: а, пустое, все тщетно, все бесполезно, обманчиво. Все, короче, по цене говна.
Гм… Родители весной отдали за машину навоза для парников пятьсот рублей. Хвалились, что дешево…
Хищная жижа облепляет меня. Я и не ожидал, что это случится именно здесь и сейчас… Ноги немеют. Вот она уже ползет по спине. Тянет вниз. Она действует с чудовищной быстротой. Что ж, опыт есть. Не я первая добыча. Поднимаю глаза. Узкая щель приоткрытого люка. Узкой струйкой влетает свежий воздух и тут же становится гнилостно-кислым, отравленным. Сейчас-сейчас глаза зальет смертоносная жижа. Сейчас-сейчас наступит черная ночь.
Дома.
Дома тихо, прохладно, даже как-то надежно в полутьме. Пусто, свободно. Родители всё на даче, у них отпуск от государственной службы. Спешат наработаться на грядках.
Мда… Скорей стакан!
Раскупорил бутылку. Теплое, сладковатое, противное втекло в меня. Может быть, избавление.
Ладно, посмотрим. Поставил полную бутылку в холодильник. Обнаружил там на полочке, что в дверце, немного водки. Это повышает мои шансы спастись.
Включаю магнитофон. Егор Летов… Сажусь на диван. Наполняю стакан.
Мир был чудесный, как сопля на стене,
Город был хороший, словно крест на спине,
День был счастливый, как слепая кишка,
А он увидел солнце…
Вообще-то все ответы уже найдены давным-давно. На всё есть готовый ответ, но человеку трудно в это поверить. Он предпочитает самолично
Жадно глотаю теплое, сладковатое, противное. В детстве так же глотал по велению мамы рыбий жир. Каждому периоду жизни свое лекарство.
Каждому дню свои новости.
Дежурный синоптик рассекретил погоду.
После традиционной заставки – поток информации. Взахлеб. Поток за каждой дверью, за каждым углом. Берегись! Поток как потоп.
Полярники в Антарктиде готовы к забастовке.
На Амуре местные жители, вооружившись охотничьими ружьями и сев в лодки, окружают пароходики с провизией и водкой и грабят их. Есть раненые.
Стремительно расширяются кладбища невостребованных прахов.
Сдачу в хлебном выдают печенюшками, а в хозяйственном – прищепками.
«Хоть бы в сумасшедший дом поступить, что ли…» – говаривал классик русской литературы Ф. М. Достоевский после очередной прогулки.
Радуйтесь со мною, люди!
Нет сомненья – я спасен.
Пусть весь мир смердит и ноет,
Знаю я. Христом спасен.
Знаю я. Христом спасен!
Нет-нет, это уже не Летов. Это по новой радиостанции «Радость веры». Молодые голоса поют с овечьей благостью под синтезаторную музыку. Потом приятно-картавый мужской тембр. В меру короткая наставительная реплика. И снова песенка. На мотив детсадовской польки:
Радость, радость непрестанно,
Будем радостны всегда,
Луч отрады, Богом данный,
Не погаснет никогда!
Кручу ручку настройки. Дальше, дальше. Через писки, треск, десятки языков Земли. Дальше, дальше. Куда? До тупика.
Допил первую. Съел огурец. Налил граммов семьдесят водки. Опрокинул в рот. Поперхнулся, закашлялся, обжегся… Постоял перед зеркалом. Глаза мутные, красные. Как у Капитана. Это гут. Так надо. Я с ним. Я со всеми, больными жизнью.
Страдающий туберкулезом, страдающий астмой. Страдающий геморроем. Раком, стенокардией, слабоумием. Страдающий жизнью.
Я с народом. Народ валяется на углу почты, народ меняет на деньги все, что только есть у него. Народ, зажмурившись, сладостно поет о высоте нашей культуры. Народ смотрит «Богатых…», плачет и штопает носки. Народ мотает головой и мычит. Народ ненавидит Гайдара и верит Ельцину. Народ не читает Л. Толстого, а читает Чейза. «Товарищи», «господа», «граждане», «соотечественники»! Я с вами. Я один из кирпичиков замороженной стройки. Одно из тухлых яичек в брошенном гнездышке.
Со второй бутылкой портвейна выбрался на балкон. Теперь можно из горла́ и по глоточку – организм принимает, не противится. Крепко держусь левой рукой за перила. В правой – пузырь. Немного качает. Это от вихря, что у меня в голове.
Уже почти темно. Поворачиваемся к солнцу спиной. Сквер внизу… Вместо сотни тополей – в четыре ряда желтые аккуратные киоски. Синим – национальный орнамент на боковинах. Чистенько, приятно посмотреть. Завтра здесь торжественно откроется мелкооптовый рынок «Енисей». Очень удобно. Вышел и всего накупил.