Наш советский новояз
Шрифт:
— Поверьте мне, — повторил Илья Григорьевич. — Это серьезный политический человек. И если он решил устроить всю эту, как вы говорите, истерику, значит, были у него для этого еще и какие-то другие причины, гораздо более важные, чем личная обида.
— Ну, хорошо, — сказал тогда я. — Если это действительно так, если он и в самом деле серьезный политический человек, неужели никто, вот хоть вы, например, не может ему объяснить, что роман Кочетова направлен прямо против него, против всей его политики?
— А вот это, — улыбнулся Эренбург, — объяснить ему как раз нельзя. Он этого просто не услышит. И уж тем более — от меня… Когда я несколько раз пытался заводить с ним разговор о литературе, у него сразу появлялось… Вы ведь знаете, у него же на лице все написано,
— Своим?! — изумился я. — Да ведь они же его ненавидят!
— Да, — кивнул Эренбург. — Но они ему социально близкие.
СССР
СССР (Союз Советских Социалистических Республик) — наименование нового государственного образования, сложившегося (в 1922 г.) на территории бывшей Российской империи.
Интеллигенты вокруг этого нового названия накрутили много сложностей:
Была бы я в России, все было бы иначе, но — РОССИИ (звука) нет, есть буквы: СССР, — не могу же я ехать в ГЛУХОЕ, без гласных, в свистящую гущу. Не шучу, от одной мысли душно. Кроме того, меня в Россию не пустят: БУКВЫ НЕ РАЗДВИНУТСЯ.
Народ воспринял перемену названия своей страны спокойнее. А аббревиатуру расшифровал по-своему:
Сами Срали Сами Расхлебывайте.
Была еще одна — тоже народная — расшифровка этой аббревиатуры:
Открылась с лязгом дверь, и в камеру вошел низкорослый мужичонка. Прижимая к груди надкусанную пайку, он испуганно озирался: неизвестно, куда попал, может, тут одни уголовники, отберут хлеб, обидят. Это был его первый день в тюрьме.
— Какая статья? — спросил Калашников.
— Восьмая.
— Нет такой. Может, пятьдесят восьмая?
— Не знаю. Они сказали — как у Радека. Террорист, сказали.
Все сразу стало понятно: 58-8, террор. Радеком мы его и окрестили. Настоящую его фамилию я не запомнил — зато отлично помню его рассказ о первом допросе. По профессии он был слесарь-водопроводчик.
Привели его ночью, и сразу в кабинет к следователям. Их там сидело трое. Один показал на портрет вождя и учителя, спросил:
— Кто это?
— Это товарищ Сталин.
— Тамбовский волк тебе товарищ. Рассказывай. Чего против него замышлял?
— Да что вы, товарищи!..
— Твои товарищи в Брянском лесу бегают, хвостами машут… Ну, будешь рассказывать?
— Не знаю я ничего, това… граждане.
Второй следователь сказал коллеге:
— Да чего ты с ним мудохаешься? Дать ему пиздюлей — и все дела!
Они опрокинули стул, перекинули через него своего клиента и стали охаживать его по спине резиновой дубинкой. Дальше — его словами:
Кончили лупить, спрашивают: ну, будешь говорить? Я им:
— Граждане, может, я чего забыл? Так вы подскажите, я вспомню!
— Хорошо, — говорят, — Степанова знаешь?
А Степанов — это товарищ мой, он в попы готовится, а пока что поет в хоре Пятницкого.
— Да, — говорю, — Степанова я знаю. Это товарищ мой.
— Вот и рассказывай, про чего с ним на Первое мая разговаривали.
Тут я и правда вспомнил. Выпивали мы, и Степанов меня спросил: что такое СэСэСэР, знаешь? Знаю, говорю. Союз Советских Социалистических Республик. А он смеется: вот и не так! СССР — это значит: Смерть Сталина Спасет Россию… Рассказал я им это, они такие радые стали:
— Ну вот! Давно бы так.
Сталин — это Ленин сегодня
Поначалу формула эта казалась притянутой за уши, искусственной, даже фальшивой.
Очень
— Доктор, вы коммунист?.. Вы обязаны сказать мне правду: если рана смертельная, надо немедленно вызвать Сталина!
Отчетливо помню, что мне было как-то неловко слышать эту заведомую ложь. Я ни в малой степени не сомневался в праве Сталина на роль вождя. Но почему-то точно знал, что смертельно раненный Ленин этих слов сказать не мог. Знал, что артист, играющий Ленина, произнес их не потому, что ТАК БЫЛО, а потому, что ТАК НАДО. И мне было за него вроде как стыдно.
Не знаю, чего тут было больше: сознания исторической неправды или интуитивного ощущения неправды (фальши) художественной. Как бы то ни было, я не зря, наверное, так отчетливо помню это свое чувство даже и сейчас, почти шесть десятков лет спустя после того киносеанса.
Откуда же такая необыкновенная проницательность в столь раннем возрасте?
Ларчик открывается просто. О том, что Сталин вовсе не был «законным наследником» Ленина, я прекрасно знал из разговоров взрослых. Помню, например, как наш сосед по коммуналке — старый большевик Иван Иванович Рощин рассказывал, что вблизи («вот как тебя») видел всех вождей — и Ленина, и Троцкого, и Каменева, и Зиновьева.
— А этого-то, нынешнего хозяина, сколько раз видел! — закончил он свой рассказ. И надо было слышать, сколько пренебрежения было в этой реплике, чтобы почувствовать, какой мелюзгой в сравнении с теми, «настоящими вождями» был в его глазах этот «нынешний хозяин».
Эти слова Ивана Ивановича — не столько даже слова, сколько интонация, с какой они были произнесены, — снова припомнились мне совсем недавно, когда случилось мне прочитать воспоминания актрисы Е. Тяпкиной о Николае Эрдмане.
В 1925 году Мейерхольд поставил первую эрдмановскую пьесу — «Мандат». (Тяпкина играла в ней Настю.) И вот однажды на репетиции произошел такой случай. Показывая матери и сестре свой фальшивый, им же самим состряпанный «мандат», ошалевший от собственной смелости Гулячкин (его играл Эраст Гарин) в экстазе выкрикивал:
— Копия сего послана товарищу Чичерину!
Чичерин был тогда наркомом иностранных дел, и имя его звучало почти так же громко, как имена самых главных тогдашних советских «вождей», о чем свидетельствует, например, такая — популярная в те годы — частушка:
Я в своей красоте Оченно уверена. Если Троцкий не возьмет — Выйду за Чичерина.Но реплика Гулячкина, в которой упоминался Чичерин, была особенно эффектной еще и потому, что брошена она была — под занавес. (Ею заканчивалось второе действие комедии.) А в устах Гарина она прозвучала так, что Мейерхольд смутился. Он сказал:
— Товарищи, все-таки Чичерин такое лицо… Неудобно!.. Надо кого-нибудь помельче.
И предложил заменить Чичерина Сталиным.
Напоминаю: «Мандат» Эрдмана Мейерхольд поставил в 1925 году — том самом, когда Царицын был уже переименован в Сталинград.
Но в 41-м, когда, заключая какую-то свою речь, Сталин (сам!) произнес: «Да здравствует партия Ленина — Сталина!», — это уже мало кого удивило. К тому времени все давно уже привыкли к мысли, что Ленин и Сталин — «близнецы-братья».
Ну, а уж когда Сталин умер, никому даже и в голову не пришло, что его могли похоронить не рядом с Лениным, не в ленинском Мавзолее.
Впрочем, вру. Кое-кому такая мысль в голову приходила.
Вот, например, был у нас в ЦДЛ (Центральном доме литераторов) парикмахер — Моисей Михайлович Маргулис. Стриг он не бог весть как. Но его остроты (лучше сказать — хохмы) повторяла вся Москва. А одна из них, даже не самая лучшая, перелетела через океан и долетела до самой Америки, аж до Белого дома: ее подхватил и повторил тогдашний президент США Франклин Рузвельт.