Наш Современник 2006 #1

Журнал Наш Современник

За 4 месяца, которые я дома, Вы отказали мне во всех просьбах насчет личной помощи. Хотя совсем не всегда действительно сломана была⁴ машина. Разумеется, это удобнее — вообще исключить возможность просьб.

Мне не раз казалось, что если бы не Серёжа, Вы, возможно, нисколько б и не участвовали в моей болезни: он умеет кричать, трясти за ворот, требовать… А главное: он человек приблизительно равного с Вами социального статуса и, следовательно, для Вас — человек, в отличие от таких социальных “низов”, как я. Это моё обстоятельство, как и отсутствие за мною каких-либо “структур”, объясняет тяжелую специфику Вашего поведения — во всём (вплоть до коллизии с Кожиновым).

К

этой специфике нелегко привыкнуть человеку другого, неноменклатурного, воспитания. И поэтому мои “срывы”, бывшие кое-когда, можно понять.

Теперь, конечно, легче. Я — дома. Просто — третий год взаперти. Но тут уж и вовсе можно было не навещать (хоть и в 3-х шагах от редакции), и, конечно, машине Василия Васильевича положено “ломаться” уже бесперебойно…

Наверное, этот круг внутренней недоброты — неучастливости — разумнее и впрямь разорвать, — и я не осуждаю Вас за эту честность.

За всем тем я, конечно, очень благодарна Вам за помощь, хлопоты во время больничных моих мытарств. П. ч., конечно же, было б ещё хуже, чем было: тут нет слов. И в этом, определённом, смысле, разумеется, — не до жиру! Благодарна — действительно (и молилась за Вас, как умела), и только, может быть, не так слепо благодарна, как сама бы хотела (чтобы просто не на что было “закрывать глаза”).

И мешает ещё вот что: не могу понять этого спорта или этой психики: унижать, оскорблять, третировать и изматывать человека; потом, если он помирает, — помочь; а когда ему станет лучше — все начинать сначала!…

Когда я говорю: “начинать сначала”, — я имею в виду, что очень уж Вы не любите моей работы. Никакой. И мало кто (может, и просто — никто) в моей жизни был таким неустанным душителем моей работы, как Вы, — главный редактор. Это ад — как вспомнишь историю моих публикаций у Вас. Каким измором пытались взять меня, начиная ещё с публикации К. Леонтьева. Ведь даже о ней не постыдились сказать, что она переносится с 8-го на 7-й номер, п. ч. 8-й — начинает подписную кампанию, “а для подписчиков Ваш Леонтьев не нужен” (это Ваши, “золотые”, слова). Для подписчиков “не нужно” было и анонсировать моё имя (хоть бы раз — за все годы): я ведь знаю, как вычёркивалось оно с обложки, если предлагал отдел, — и все это знают! А как мариновали и врали об “устарелости” якобы моей беседы с Дорошенко, переписывали и располовинили её — п. ч. мы “защищали социализм”! История же публикации “Хищной власти меньшинства” вообще привела к тому, что я “переходила на ногах” — к Вашим ильиным — уже абсолютный разгар самой страшной болезни. Ведь был миллиард замечаний, вранья, перекидок из N в N!… Т а к не мучили и не унижали меня нигде — как “под Вашим крылом”, — и не стыдно было ни Вам, ни холуям Вашим с Кожиновым смотреть в моё чёрное уже лицо, и не видели Вы, что только нечеловеческая воля позволяла мне каждый день снова идти в эту проклятую редакцию, чтоб каждый день принимать новый гнусный сюрприз.

Чего я только не наслышалась о моей “ненужности”, “неправоте”, “неуместности”!

Неужели Вы думаете, что всё это можно забыть? Что обстановка постоянного недоброжелательства, криводушия, обманов и травли — не помогла мне “дойти до ручки” физически? Я вспоминаю всё это как потрясающую безжалостность, вопиющую несправедливость.

Или Вы можете доказать, что я заслуживала именно такого редакционного отношения?

А если я уж так “не нужна” подписчикам, как твердите Вы по сей день, то зачем же бы Вам было звонить мне, например, из Новосибирска и Ленинграда, прося, чтобы я приехала хоть на 1 вечер, п. ч. “публика требует”? (Вряд ли хоть раз она так требовала Вашего Кожинова!)

А что печатали мои стихи — и не стыдитесь сегодня попрекать меня этим, — утешьтесь: уж не больше печатали, чем беспомощные вирши Н. Карташевой. Не больше, чем Мирошниченко. Не считая уж членов редколлегии.

Я не дам в Ваш журнал больше ни одной строчки.

И сообразите: я не затем выживала в последние 2 года, чтобы Вы (вместо того, чтобы, как любой нормальный человек, радоваться, что я смогла наконец — конечно, временно — опять приняться за работу) затевали новые глумления надо мной как писателем. Снова — затыкали мне рот. Позволяя притом подонку Кожинову и обкрадывать меня, и печатно клеветать на меня.

Я не дам Вам ни одной строчки. И не буду жалеть об этом, п. ч. журнал Вы провалили. Он жив только ИМЕНЕМ СВОИМ (“Наш современник”), только прошлою славой. Мне одной, да ещё столь бесправной в этом журнале, всё равно не спасти его ни от просионизма, ни от прогитлеризма.

Я прочла в юбилейном N “Дня” Ваши стихи (подборку). И мне пришло в голову простое: да имеете ли Вы сегодня литературное право — судить о какой-либо моей работе?

Ведь теперь, полагаю, журналу потребуется мат, чтоб потрафить распаду “сегодняшнего дня”? Потоки сквернословия? Или шуточки про “Сёму Липкина”, который никогда не мог быть для Вас “Сёмой” (это — не Яша Козловский). Шуточки про партбилет?… Стыдно! Очень стыдно, дорогой Волк!

Желаю Вам всего доброго! Т. Глушкова.

Интересно то, что за несколько месяцев до этого яростного письма я получил от Т. Глушковой книгу её стихотворений с подписью, которая ничуть не предвещала окончательного разрыва:

“Дорогому Волку от бессмертного Муравья с благодарностью, не выразимой “здешними словами”.

Т. Глушкова. 2 янв. 1993 г.

В издании книги я действительно помогал “бессмертному муравью”…

* * *

Мой ответ Т. Глушковой.

30 мая 1993 г.

Таня!

Прочитал Ваше письмо от 20-25 мая. Мог бы ответить по каждому пункту, но нет ни времени, ни желания. Всю жизнь удивляюсь одному: почему Вы, будучи уверены, что я не люблю и не понимаю ни Вас, ни Ваших стихов, ни Ваших статей, будучи Вашим гонителем и недоброжелателем, в роковые или просто трудные для Вас минуты жизни (ночная встреча с Межировым, война с Юнной Мориц, разрыв с Хатюшиным) всегда обращаетесь за участием и помощью ко мне? Почему не оставите меня в покое? Я “не имею права судить о Ваших литературных трудах”, я “погубил журнал” (видимо, потому что печатал Вас, Кургиняна, Шафаревича, Бородая, Мяло, иных по несколько раз в год). Ну, печатайтесь тогда у Л. Бородина, у Э. Сафонова. Что тянет Вас только в “Наш современник”? К своему “гонителю”? Одному я рад, что “христианское помрачение”, которое постигло Вас в разгар Вашей болезни, прошло, судя по тону Вашего письма. А значит, Вы выздоравливаете и становитесь такой, какой были всегда. Я рад, что Вы нашли новую опору в лице Кургиняна. Но, смотрите, он неврастеник, и его терпения хватит ненадолго. Тогда Вы снова возвратитесь к Волку, и я снова понесу свой крест. А пока, слава Тебе Господи, хоть на какое-то время я отдохну от Вас.

До свидания. Станислав.

* * *

Но не такой была она человек, чтобы отступиться от своей “пламенной страсти”. Началась эра бесконечных статей и интервью Глушковой, разоблачающих Кожинова, Распутина, Шафаревича, Бородина и “Наш современник” в целом. В “Молодой гвардии” — подряд пять номеров за год (1995 г.) с продолжением, общий объем 12-14 листов, целая книга. Защищая Вадима, я опубликовал в “Литературной России” статью “Блеск и нищета кожиноведки”, и в ответ тут же в очередном номере “Молодой гвардии” (N 6, 1995 г.) прочитал о себе, что я “адвокат измены”, “партрасстрига”, “державопевец”, “лжекоммунист”, “стихотворец”, у которого стихи “сухие” и “холодные”, а “таланты”, “на деле не существующие”.