Наша Любовь
Шрифт:
«Дитя торгсина» входит в спальню. Пастух, лаская живого барашка, говорит:
— Игрушка-то до чего здорово сделана! Прямо как живой!
«Дитя торгсина»:
— За границей лучше делают!
Этот эпизод пришлось снимать в январе. Мои помощники не смогли найти маленького барашка и сообщили мне, что в январе окота не бывает. Но мы должны были выполнить план и для этого решили загримировать собачку-фокстерьера под ягнёнка. Сшили ему баранью шкуру, сделали копытца и соответствующую головку. Фокстерьер отлично «сыграл» молочного ягнёнка. И когда вышел фильм, я в интервью для газеты «Известия» рассказал эту историю. Через несколько дней стали приходить письма от специалистов-животноводов.
В первых числах сентября 1933 года начались натурные съёмки в Гагре. За пять дней удалось снять ряд сложных сцен на даче «Черный лебедь».
Впервые у нас в стране звуковые съёмки производились непосредственно на пляже, в горах и в гагринском парке.
Тут я должен сказать об особой творческой роли оператора фильма Владимира Нильсена. Он был не только блистательным практиком, но и талантливым теоретиком. Им постоянно владело стремление к освоению новой техники, новых приёмов операторской работы. Мы вместе придумали многие трюки этого перенасыщенного трюками и аттракционами фильма.
Для съёмки натурных сцен на пляже была построена специальная узкоколейная железная дорога. Съёмочный аппарат, установленный на вагонетке, следовал за основными действующими лицами при всех их передвижениях. В результате получалась непрерывная эффектная панорама, дающая зрителю возможность воспринимать действие на пляже в непрерывной динамике, а не отдельными монтажными кусками, как это снималось до сих пор.
Можно сказать, что мы первыми ввели в практику советского кино длинные панорамы.
В Бзыбском ущелье мы построили декорации для вступительной панорамы — марша. Так же, как и на пляже, в ущелье была сооружена временная железная дорога. Нильсен впился в глазок киноаппарата. Вагонетка медленно стала откатываться назад. И, строго следуя ритму заранее записанной фонограммы, в которой торжественно и радостно фанфары возглашают тему марша «Весёлых ребят» и её подхватывает оркестр, её высвистывают флейты, она рассыпается в трелях ксилофонов, разворачивается действие. Распахиваются ворота, открывая просторную перспективу гор, из ворот в широкополой войлочной шляпе, с пастушьим кнутом выходит Костя, сопровождаемый подпасками и стадом. Он поёт:
Легко на сердце от песни весёлой,
Она скучать не даёт никогда,
И любят песню деревни и сёла,
И любят песню большие города.
Светит утреннее солнце, веет ветерок, прилетевший с гор, излучают улыбки лица девушек и детей, встречающих Костю.
Весь утренний мир поёт. Звучат, как ксилофон, перекладины шаткого мостика, по которому вприпрыжку ступает пастух. Поют прутья железной садовой решетки — по ним Костя проводит кнутовищем. Вслед за мостиком и решеткой запевает обожженная глина: Костя в ритм песни постукивает по горшкам, просыхающим на плетне. И металлический звон молотков в ближней кузнице аккомпанирует песне. А песню подхватывает хор высоких и чистых женских и детских голосов:
Мы можем петь и смеяться, как дети,
Среди упорной борьбы и труда,
Ведь мы такими родились на свете,
Что не сдаёмся нигде и никогда!
Съёмочный аппарат медленно едет перед Костей, широко шагающим в ритм песне, и я уже знаю, что эту песню подхватят, что наша работа простым людям, советским труженикам придётся по душе. В приподнятом настроении группа возвращается в Москву, в ударном темпе ведёт завершающие павильонные съёмки, сознавая, что только выход фильма на экраны покажет на деле, какая комедия нужна советскому народу.
Против «Джаз-комедии» ополчился РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей).
«Литературная газета» в запальчивости договорилась до того, что противопоставила музыкальной кинокомедии «Весёлые ребята» фильм братьев Васильевых «Чапаев» — по жанру героическую эпопею.
Не столько для того, чтобы ворошить прошлое, а ради настоящего и будущего вспоминаю я об этом нелепом сопоставлении. Ведь вот что писалось тогда: «Чапаев зовёт в мир больших идей и волнующих образов. Он сбрасывает с нашего пути картонные баррикады любителей безыдейного искусства, которым не жаль большого мастерства, потраченного, например, на фильм «Весёлые ребята»».
И под этим «глубокомысленным» текстом эффектный рисунок — сам Василий Иванович Чапаев выметает метлой с экрана персонажей кинокомедии «Весёлые ребята».
Невесёлая складывалась ситуация. Нарком просвещения А.С. Бубнов (ГУКФ входило в состав Наркомата просвещения РСФСР) запретил показ готового фильма. Что делать? Как спасти от незаслуженного поношения своё детище, ещё и не появившееся на свет?
Председатель Госкино Борис Захарович Шумяцкий, горячо поддержавший в своё время сценарий, предложил мне показать фильм Горькому. Дескать, пусть он со своих писательских позиций рассудит, кто прав.
Шумяцкий сговорился с Алексеем Максимовичем, и мы, прихватив коробки с фильмом, отправились на дачу Горького в Горки.
Горький поступил умно, дипломатично. Он пригласил на просмотр сельских комсомольцев из ближайших колхозов, школьников-старшеклассников и наших «противников» — писателей. Фильм сделал всех собравшихся энтузиастами комедии. Алексей Максимович горячо, со свойственной ему душевной щедростью отозвался о нашем фильме:
— Талантливая, очень талантливая картина... Сделана смело, смотрится весёло и с величайшим интересом. До чего талантливы люди! До чего хорошо играет эта девушка (имеется в виду Любовь Орлова)... Очень хороши все сцены с животными. А какая драка! Это вам не «американский бокс». Сцену драки считаю самой сильной и самой интересной...
— Критики обвиняли нас в американизме.
— Да, — говорил Алексей Максимович, — однако... американцы никогда не осмелятся сделать так... целый ряд эпизодов, какие мы имеем в этом фильме. Здесь я вижу настоящую русскую смелость с большим размахом.