Наша старая добрая фантастика. Создан, чтобы летать
Шрифт:
…Утром я пойду в колонию. Мне нужна помощь в дороге, нужен Тимофей с его собаками, необходим «Алешка». Согласится ли Тим?..
Ничего — уговорю. Как он там? Лежит, закинув руки за голову. Вот думает о моем превращении. Затем некоторое время поразмышлял о судьбе щенят Джесси — их нужно отнять у матери и переводить на нормальный режим. Спасибо за такое соседство, Тим! Вот улыбнулся в темноту — воображает себе лица коллег, когда он вернется к ним через пять или десять лет с Люцифера… Думает о Дарвине и Менделе.
— Я вас перепрыгну… Обоих… — шепчет он. (Я не верю себе: скромняга Тим — и такое.)
— Спи,
А теперь Люцифер…
Ты алмаз среди венка мертвых планет этого солнца. Ты обмазан Первичной Слизью, тебе еще предстоит сделать из нее отточенно прекрасных зверей, насекомых и рыб (это только эскизы — моут и прочие). Но твою, Люцифер, судьбу могут исказить виргусяне.
…Штарк! Я вижу тебя, вижу твой черный профиль. Ты словно вырезан из бумаги — в тебе сейчас два измерения. Мне еще предстоит уточнить, насколько ты глубок. Поберегись!
Ты держишь в руках сейсмограмму. Ты знаешь: садилась ракетная шлюпка, и озабоченность морщит твой покатый лоб… Жалеешь, что не был готов к такому быстрому повороту дела?.. Ищешь новые возможности?..
Думаешь такое: «Мне дорого время. Нужно год-два-три повертеть шариком, и тогда все убедятся в моей правоте и силе и примирятся».
…Тимофей, славный мой человек. Ты не можешь уснуть? Спи, спи… до утра. Позавтракав, ты предложишь мне себя и собак. А еще мы возьмем ракетное ружье.
Его понесет Ники. Решено?
Я прошел в дом. Храпел Тим, глядели на меня, жались в теплую мягкую кучу собаки.
Милые, добрые чудаки…
Второй день Аргуса
За десертом Тимофей огладил бороду, защемил в кулаке, дернув ее вниз, спросил:
— Что намерено делать сегодня ваше величество? Сидеть здесь незачем. Ты что, решил пребывать в Аргусах вечно?
(«Сейчас ты предложишь помощь».)
— Видишь ли, — сказал Тимофей, кося глазами (я прикрыл рот салфеткой), — ты рад полученному могуществу, оно есть, мне снились всю ночь твои распрекрасные очи. Но, голубчик, за могущество дорого платят. Я слышал, этот жилет… Короче, тебя невозможно убить. Это ложь. А все-таки безопасно ли долго носить на себе вещь таких странных свойств? Посему бери меня, собак, карету. Ты хоть приблизительно знаешь, где эта треклятая тайная колония? Узнаю сопланетников, всегда ерундят.
— Я вижу. Понимаешь — я вижу место, ландшафт, особенности. Но не координаты, конечно.
— А найдешь на карте?
— Запросто. Там развилка реки и плато с выходами синих горных пород.
— У меня есть фотокарта, я даже разбил координатную сетку. Примерно, конечно.
Тимофей стал открывать ящик за ящиком, разыскивая карту (у него всегда беспорядок). Говорил в то же время:
— На собак надену суперы.
«…А сейчас ты мне расскажешь о Штарке и Гленне. Они с твоей земли».
— Занятно, — говорил Тим, роясь в ящике. — Мелькнуло имя — Штарк… Звать Отто?
— Плюс Иванович… Сутулый, быстрый, подбородок и нос образуют профиль щипцов.
— Вспомнил! Встречал — эгоцентричная штучка. Но зачем ему делать зло?
…Властолюбие? — рассуждал Тимофей. — Пожалуй, есть. А еще стремление всегда настоять на своем. Вот его фразочка: «Тысячу раз скажу, а продолблю
Тимофей достал папку, развязал шнурки и бросил карту на стол, поверх посуды.
— Да, мы с Гленном враги. Я наблюдатель, я хочу на каждой планете все сохранить неприкосновенным, он же тянется все переделать. Самоуверенный тип, не люблю.
Карта была тимовская, неряшливая, самодельная. Но съемка вполне прилична.
Мы нашли реку и синее плато.
— Километров тысчонок пятнадцать-двадцать, — говорил мне Тимофей, меряя пальцами. — Вылетаем в девять? Тогда спешим, туман поднимается.
Когда все решилось, я почувствовал новый голод.
Я стал брать и доедать все со стола: бутерброды, паштет, куски сахара.
Тимофей озабоченно глядел на меня:
— У тебя сильно повысился обмен, хорошо бы тебя проверить калориметрически, — бормотал он. — И надо с собой взять всего побольше. Найдем еду у колонистов?
— Конечно. Но Штарк, знаешь ли, что-то мудрит с автоматами.
— Ври больше! — выкрикнул Тим. — Будто видишь.
Я — видел.
Жуя, я видел плоскогорье. Вдруг дым, обрывки пламени — я отшатнулся. Из дымного (видимого только мной) что-то косо взлетело, пронеслось по небу, исчезло. А вот смеющийся Штарк. Он какой-то острый. Пронзительны его нос и длинный подбородок. Он смугл, этот Отто Иванович. Губы тонкие, вобранные внутрь их краешки. И все — нос, подбородок и глаза — имеет въедливую, шильную остроту. Вот махнул рукой и задумался, заложив ладони под мышку. А то — широкое — бешено несется к нам, обжигая макушки деревьев. Я понял — Штарк ударил первый. Догадался — та птица на узких крыльях, что летала над нами неделю назад, был его робот.
Число 21-е восьмого месяца
(дневник Т. Мохова)
Странные, напряженные дни. Нужно описать их, чтобы не ушли, не были забыты.
Во-первых, колония: отчего я не был предупрежден? Или было оговорено в Совете, что они объявятся нам сами?
Или помешала авария рации? Тогда все ясно — сообщение было, но оно не принято нами, его не повторяли, надеясь на колонистов.
Затем проблема коллективной личности Аргуса. Я предпочел бы провести этот опыт на себе, сейчас же располагаю косвенными данными, ненадежными ощущениями.
Я сразу ощутил перемену в моем друге. Меня заинтересовал феномен неожиданного усиления его личности. (Под рукой не было тестов, я не смог установить коэффициенты интеллекта «до» и «после».) Но «после» Обряда его лоб стал шире и выпуклей, не то расплываясь в моих глазах, не то сияя. Изменился и лицевой угол, глаза приобрели маниакальный блеск. Ходил Георгий быстро, не сгибая ноги в коленном суставе, движения рассчитанные, машинные. Казалось, его толкало нечто, сидящее внутри его.
Что еще? Он стал выше. Это и понятно, рост его увеличился от повысившегося тонуса скелетной мускулатуры. Сжимая (по моей просьбе), он сплющил пружинный эспандер. Артериальное давление повышенное.