Наше море
Шрифт:
– Помощника, старшего лейтенанта Сотникова на мостик!
– отдал распоряжение Стешенко.
– Пойдем, комиссар!
– обратился он к Воронцову.
Стешенко первым сбежал по трапу вниз. Этот осмотр корабля был для Стешенко своеобразной разрядкой после напряженных минут, проведенных на мостике.
– Дымовые шашки за борт, - на ходу приказал он, - но главное - нам надо заделать пробоину и попробовать идти своим ходом.
Они уже спустились вниз на железную рубчатую палубу и подошли к пробоине. На юте слышался звонкий голос боцмана, старшины 1-й статьи Ткача,
Из клубов дыма появился штурман Хомяков. Он сообщил, что можно перейти на ручное управление, хотя в отсеке еще много воды. Здесь же, на палубе, главстаршина Лаушкин доложил:
– Пожар потушен, воду откачиваем, крен корабля уменьшается. [99]
Матросы повеселели, увидев, что командир спокойно ходит по палубе, громко отдает приказания, ободряет. Крепла уверенность в том, что дело обстоит не так уж плохо.
С моря донесся глухой шум дизелей, это подошел тральщик «Гарпун». Послышался усиленный мегафоном голос командира конвоя:
– На мостике! Жив ли командир? В каком состоянии корабль? Можете идти или нужен буксир?
Тральщик стоял по-прежнему с креном на правый борт. Клубы дыма еще стелились по воде, закрывая корму, но мачты уже очистились и было видно, как на гафеле развевается флаг.
– Ну вот еще! Зачем нам буксир!
– искренне огорчился Стешенко и громко, так что услышали на верхней палубе, скомандовал на мостик: - Помощник! Передайте командиру конвоя семафор: «Имею пробоину в днище корабля. Исправляю повреждение, буду следовать своим ходом».
– Добро. Я иду с транспортом по назначению!
– ответили с «Гарпуна», и шум дизелей тральщика стал удаляться.
Решение следовать своим ходом принесло Стешенко уверенность и спокойствие.
– Помнишь, Николай Васильевич, - сказал Стешенко, - как лидер «Ташкент» в июне 1942 года, возвращаясь из Севастополя, выдержал девяносто шесть налетов авиации, был засыпан бомбами. Он получил несколько пробоин в корпусе, принял до тысячи тонн воды, но остался на плаву.
– И с этим делом мы справимся!
– подтвердил Воронцов.
– Спустись-ка ты, Николай Васильевич, в машину, - подумав, решил Стешенко, обращаясь к замполиту, - посмотри, как у Лаушкина идут дела. Пора уж и двигатель запускать.
Стешенко не без основания возлагал большие надежды на главного старшину Лаушкина. До призыва на флот Анатолий Лаушкин работал техником на севастопольском Морском заводе и участвовал в ремонте тральщика «Мина». Он знал на корабле каждый шпангоут и каждую заклепку.
Воронцов по узкому трапу спустился в машинное отделение. [100]
А Стешенко» стоя возле пробоины, мучительно размышлял. Казалось, он был удовлетворен тем, что налет авиации отбит, корабль на плаву и транспорт цел. Но в то же время что-то его беспокоило. Словно была его вина в том, что корабль получил почти смертельную пробоину, что несколько человек опасно ранены, а он вот стоит невредимый, без единой царапины. Он подумал о людях, которые сейчас находятся в глубоких артиллерийских погребах, в машинном отделении. В наступившей темноте они слышат, как вкрадчиво журчит вода, просачиваясь сквозь поврежденные переборки, чувствуют крен корабля, но не покидают своего поста.
Стешенко знал своих людей, с которыми бок о бок сражался уже не первый год. Он любил их, ибо каждый человек был замечательным специалистом на своем посту, а все вместе они составляли спаянный коллектив.
«И вот я отказался от буксира, чтобы не задерживать транспорт, - размышлял Стешенко.
– А что, если корабль не дотянет до базы и затонет? Найдутся люди, которые скажут, что я поступил опрометчиво. «На суше умных много, когда на море беда», - припоминается ему финская поговорка.
– И все-таки, все-таки корабль надо во что бы то ни стало сохранить и довести своим ходом в базу».
Тральщик «Мина» - первый корабль, которым Стешенко самостоятельно командует, самый красивый и дорогой для него корабль.
Ветер относит дым, и Стешенко видит чуть зарябившее море и транспорт, идущий вдоль берега в охранении тральщика «Гарпун», но сторожевого катера почему-то нигде не видно.
Поднявшись на мостик, Стешенко вызывает фельдшера Терещенко.
– Как раненые?
– Корниенко плох.
– Примите все меры. В базе, как только придем, ему сделают операцию.
В кают- компанию, превращенную на время боя в лазарет, где лежит тяжело раненный Корниенко, осторожно входит, сняв фуражку, комендор Коклюхин, он тоже ранен, но держится на ногах. Нерешительно остановившись у дверей, он смотрит на своего друга, неподвижно лежащего, желтого, забинтованного. И Корниенко, словно почувствовав его взгляд, медленно поворачивает голову. [101]
– Я умру, наверное, Николай… - тихо говорит он.
– Напиши обо мне родным…
Коклюхин пытается успокоить друга, но тот отрицательно качает головой и закрывает глаза.
В кают- компанию возвращается фельдшер Терещенко и, увидев Коклюхина, просит не беспокоить раненого. Коклюхин, бледный, с непокрытой головой, выходит на верхнюю палубу. Мимо него на мостик медленно поднимается главный старшина Лаушкин. Лицо и руки его перемазаны тавотом и исцарапаны до крови. Китель в нескольких местах разорван и обгорел, но держится Лаушкин бодро. Он просит у командира разрешения легководолазу Заворотинскому спуститься за борт и осмотреть пробоину.
– Только как можно быстрей, а то «юнкерсы» снова могут налететь, - отвечает Стешенко.
Захватив с собой инструменты и обвязавшись тросом, Заворотинский спускается за борт. На корабле слышны удары по стальным листам корпуса, скрежет металла. Время тянется медленно. Транспорт и тральщик «Гарпун» уже еле видны на горизонте.
«Успеем ли?» - думает Стешенко. Он чувствует, что снова могут налететь самолеты противника, а наших истребителей нет: они прикрывают транспорт.
– Скоро ли?
– спрашивают друг друга матросы, и каждый из них хочет хоть чем-нибудь помочь работающему за бортом.