Нашествие
Шрифт:
– Ну что, братцы, продолжу-ка я свою историю, вот только… – Он не договорил, и Кэндзи услышал, как он стал глотать из горлышка, потом шумно выдохнул и сиплым голосом пожелал, чтобы завтра богиня Аматэрасу пронесла мимо него подпрапорщика Куроки. Потом Кэндзи услышал, как глотал и так же шумно со свистом выдыхал другой старый солдат, его сосед, потом два маленьких глоточка досталось их третьему компаньону, совсем молодому солдату с Хоккайдо, имя которого ни разу и никем не было произнесено; потом сильно запахло корейской капустой, и Вакадзуки заговорил, сначала шёпотом, потом громче, а потом в полный голос: – Так вот, братцы! Может быть, ещё где-то слива цветёт в феврале, я этого знать не могу, но только в наших местах, в префектуре Когосима, что на острове Кюсю, это именно так!
Его речь была нетверда, может быть, сильно мотало машину, может быть, уже была глубокая ночь, а может быть, оказалась слишком крепкой корейская водка, только рассказ его, несмотря на всё это, уже почти не прерывался. Кэндзи слушал; иногда слова Вакадзуки сливались с гулом мотора и другими шумами, иногда он говорил в полной тишине. Кэндзи глянул в сторону Коскэ, и, хотя было темно, ему показалось, что тот сидит с широко раскрытыми глазами и тоже слушает Вакадзуки.
– …Мне её рассказал дед, я ещё был маленький, но помню хорошо! Эта история про верность! Нашу японскую верность! Она рассказывает про верность дзоритори своему господину, самураю, а на самом деле она про верность японского народа своему императору. Эй, мидзуноми яро, ты слышишь меня?
– Тише ты, Вакадзуки, разбудишь лейтенанта…
– Нет, лейтенанта беспокоить не надо, он ещё птенец, городской и желторотый, его даже жалко, пусть спит…
– И Коскэ тоже не трогай, если он уже дрыхнет. Ты его за целый день замордовал, даром что сын учителя, культурный, не в пример тебе! Рассказывай давай!
Кэндзи с удивлением слушал речь второго старого солдата, такого же рядового первого разряда, как Вакадзуки; у Кэндзи даже появилась мысль, а кто в кузове из них старший? И тут он поймал себя на том, что никто ни разу не назвал этого солдата по имени. «Надо будет завтра поинтересоваться! Хотя зачем? Увижу ли я их когда-нибудь после этой поездки?»
– Ну что там у тебя застряло?
– Ничего у меня не застряло! А что там осталось во фляжке? Эй, Хоккайдо-Саппоро, что там осталось?
– Ничего, господин рядовой первого разряда, ничего не осталось…
– Да? Обидно! А как тебя зовут, Хоккайдо-Саппоро?
– Меня? Рядовой второго разря…
В это время мотор грузовика взревел на очередном подъёме, и Кэндзи не разобрал имени солдата с острова Хоккайдо.
– Вот ещё одна фляжка, тут ещё половина осталась, но ты особо не усердствуй… – услышал Кэндзи слова второго старого солдата, видимо обращенные к Вакадзуки, – что-то ты никак не разгонишься со своей историей или уже спишь?
– Нет! Как можно? – сказал Вакадзуки и забулькал. – Сейчас… – просипел он.
Кэндзи слушал их разговор, напоминавший ему слышанное в детстве ленивое ночное перебрёхивание деревенских собак, и вспомнил:
Крестьяне отказались от сакэ! А от чего они откажутся ещё, Когда им будет хуже!Когда он впервые, давным-давно, в начальных классах услышал это классическое хокку, оно было ему непонятно. Он видел крестьян, которые в праздники с удовольствием пили сакэ, и не представлял себе, что такое может произойти, чтобы они могли от этого отказаться; однако вот же – Вакадзуки пьёт, а другие – нет.
– Короче говоря, эта история о том, как дзоритори Коскэ устроился слугой к знатному самураю Иидзиме и не знал, что Иидзима двадцать лет тому назад зарубил только что купленным мечом работы мастера Тосиро Ёсимицу его отца, тоже знатного самурая, только пьяницу и дебошира. Это было в пригороде, где жила семья этого самурая – отца Коскэ, а Иидзима был там проездом, и его никто не знал.
– А почему Иидзима убил его отца? – ленивым голосом спросил второй старый солдат.
– Пьяный тот был и стал бить слугу Иидзимы, а это так у самураев не полагается…
– А как полагается?
– А полагается, чтобы сам самурай наказывал своего слугу-дзоритори, понял? Так вот я и говорю, что нанялся Коскэ к убийце своего отца…
– Он хотел его убить?.. – не удержался молодой солдат, к которому прочно пристала кличка Хоккайдо-Саппоро.
– Не перебивай, Хоккайдо-Саппоро! Что ты, невежа, всё время выпрыгиваешь, как лягушка, которая хочет из колодца увидеть весь мир! Имей терпение! Он не знал, что Иидзима является убийцей его отца! – повторил Вакадзуки.
– А зачем же он тогда к нему нанимался? – не удержался от вопроса старый солдат.
«Затем, что Иидзима был мастером фехтования на мечах!» – за Вакадзуки договорил про себя Кэндзи, он сразу вспомнил эту ставшую классической пьесу театра кабуки в Токио, ей уже насчитывалось почти двести лет.
– …А затем, что Иидзима был знатнейший в округе фехтовальщик на мечах школы синкогэ рю. Но самое интересное тут другое: когда Коскэ рассказал, зачем он хочет наняться к нему слугой, тот сразу вспомнил, что это он убил его отца, и…
– Убил Коскэ!!! – Кэндзи услышал в голосе второго старого солдата нотку проснувшегося азарта.
– Ну и вовсе нет! Он, наоборот, стал его обучать искусству фехтования! Но вы все время перебиваете меня! Что там ещё во фляжке, осталось что-нибудь?
– Осталось, но ты успеешь раньше напиться, чем расскажешь! – На сей раз Кэндзи услышал в голосе второго старого солдата издёвку.
– Больно ты строг, господин рядовой первого разряда!
– Хоккайдо-Саппоро, дай ему глоток!
Кэндзи услышал сипение и глотки, как будто бы Вакадзуки глотал не жидкую водку, а свой собственный кадык.
– Хэ-э-э-э! – выдохнул Вакадзуки. – Ну вот, так-то лучше! А потом было самое интересное, потом Коскэ узнал, что служанка этого самого господина Иидзимы спуталась с родственником его соседа, тоже самурая…
– А куда смотрела жена Иидзимы?
Вакадзуки помолчал и с трудом выдавил из себя, видимо, крепкая водка основательно перехватила ему горло:
– Она умерла. Она незадолго до своей смерти привела в дом эту самую служанку, а после её смерти Иидзима стал жить с этой служанкой как с женой, и она стала в его доме хозяйкой… подлая баба!