Наши нравы
Шрифт:
Допрос свидетелей окончился только к четырем часам, и председатель объявил перерыв на полтора часа.
Публика хлынула в коридоры суда. Многие обедали в суде, в ожидании финала этого интересного спекталя — речей прокурора и защитника. После допроса свидетелей дурное впечатление против подсудимого несколько изгладилось, но все-таки ожидали обвинения. В самом деле, каким же образом похищенные бумаги оказались в кармане Трамбецкого?
— Слово за прокурором!
Зала притихла. Взоры публики и присяжных обратились на прокурора. Только Трамбецкий сидел опустив голову.
Изящный молодой человек
Между дамами пронесся шепот. Все почти дамы нашли, что господин прокурор очень интересный блондин. Все приготовились слушать с большим вниманием и с тем любопытством, какое возбуждает любимый оперный певец.
Он начал свою речь мягким, тихим, бархатным баритоном. Постепенно его голос становился громче и тверже и под конец дрожал благородным негодованием. Он говорил недурно, с огоньком и выразительной дикцией. Видимо, он увлекался сам.
То тихими, журчащими нотами, то негодующими, как бы из сердца вырывающимися звуками, говорил он в защиту оскорбленного закона и требовал достойного наказания нарушителю его. Начал он речь с бойкого наброска картины современного общества. Красивыми, подчас остроумными штрихами набросал он причины появления на скамье подсудимых в последнее время лиц из образованного класса, пожалел, что идеи законности столь трудно распространяются в наше время, столь чреватое многочисленными реформами, и объяснив, что такое собственность и почему преступление против собственности служит мерилом общественной нравственности, выпил стакан воды, взглянул на лежавшие перед ним на пюпитре листки бумаги и перешел к подсудимому.
Изящный молодой человек набросал характеристику подсудимого, шаг за шагом проследив жизнь Трамбецкого с самых малых лет, причем время от времени ссылался на показания свидетелей. Он сделал блестящий очерк бесхарактерного, беспокойного, ленивого человека, любившего женщину, но не умевшего возбудить взаимности, подозрительного, ревнивого, не останавливающегося в минуты вспышек даже перед угрозами лишить любимую женщину жизни. Все эти данные неминуемо обусловливали падение. В мастерском очерке господина прокурора задатки злой воли подсудимого видны были с молодых лет. Последовательное психологическое развитие этих задатков в порочную волю представлялось совершенно логичным и естественным последствием.
Увлекшись своей характеристикой, изящный молодой человек в конце концов уже громил безнравственного человека, у которого чувственная страсть к женщине преобладала над всеми нравственными качествами, который, потеряв любовь порядочной женщины, думает вернуть не любовь, — такие люди разве могут любить чистою любовью! — а обладание этою женщиной посредством денег. Но честным путем приобрести он не мог, — стоит припомнить только, как часто он терял места, — и вот он решается на. преступление.
— Как хорошо он говорит! — замечают в трибунах.
— Посмотрите, какое возбужденное у него лицо!
Бинокли наводятся на изящного молодого человека.
Он как будто чувствует это и в самом деле начинает думать, что подсудимый — величайший злодей в мире.
Трамбецкий вздрагивал, когда прокурор импровизировал свою блестящую характеристику. Он стыдился поднять глаза. Ему казалось, что все, решительно все, в самом деле считают его великим злодеем. Он как-то ежился в своем углу и то и дело отирал со лба крупные капли пота. Пытка
Защитник слушал и злился. Речь его соперника, видимо, произвела впечатление. Он делал ремарки на клочках бумаги и нервно подергивал свою жидкую бородку.
Прокурор между тем перешел к истории самого факта преступления. История была рассказана им так правдоподобно, так ясно вытекала из свидетельских показаний, господин прокурор с такой наглядной убедительностью рассказывал все мельчайшие подробности совершения кражи, что можно было подумать, будто господин прокурор все это видел своими глазами.
Он начал с того самого дня, когда «бедная женщина решилась оставить этого человека». Начертив картину отъезда и того момента, когда подсудимый узнал об отъезде, господин прокурор ясно показал (на основании показания дворника), что уже с этого момента у него зародилась мысль о преступлении. Можно видеть, что подсудимый готов был на все. Он сперва едет, в полицию, потом к свидетелю Никольскому и, несмотря на обещание помощи со стороны свидетеля, едет будто бы за сведениями к полковнику Гуляеву. Дело было подстроено ловко, чтобы скрыть следы преступления. Он спрашивает адрес в мелочной лавке, затем у дворника и поднимается в квартиру. Квартира отперта. Он не слышит в ней человеческого голоса. Вместо того чтобы тотчас же уйти, он входит в нее, запирает изнутри двери и там совершает кражу. Но для того чтобы не пало на него подозрения, он заявляет дворнику об отпертой квартире и едет прямо на дачу и там грозит убить бедную женщину и увозит ребенка, убедившись, что похищенные деньги не вернут ему любви когда-то любящей женщины.
Но на всякого мудреца довольно простоты. Под влиянием волнения и страха он забывает спрятать все деньги, и в кармане у него остается несколько билетов… Он не может объяснить, каким образом они попали к нему. Не святым же духом в пустой квартире положены эти деньги к нему в карман… Преступление было совершено ловко, но все-таки следы его не укрылись от правосудия, и присяжным предстоит решить по совести, может ли избегнуть кары вор столь решительный, смелый, вор, из-за которого лишил себя жизни другой человек, лакей Фома, очевидно подговоренный подсудимым.
Молодой прокурор говорил около двух часов, и когда он кончил, то все взглянули на Трамбецкого.
Этот решительный «вор» по-прежнему не поднимал глаз. «Он виновен!» — подумали все.
— Он невинен! — прошептала Евдокия, почувствовавшая сразу какую-то симпатию к Трамбецкому.
— Слово за защитником!
Защитник Трамбецкого стремительно поднялся с места, и его лицо тотчас же искривилось ядовитой усмешкой, и в умных его глазах заблистал злой огонек.
Он начал с того, что отдал должную дань таланту почтенного представителя обвинения и умению его строить на песке стройное, по-видимому, здание обвинения, но обещал сейчас же показать, что это здание разлетится тотчас же от самого легкого прикосновения. Затем он сказал в крайне деликатной форме, что господин прокурор столь же глубокий психолог (на этом месте господин защитник сделал паузу и иронически прищурился), сколь он, защитник, знаток санскритского языка («А я о нем не имею никакого понятия», — улыбнулся защитник), сказал затем еще несколько приятных слов господину прокурору, стараясь выставить его смешным, был по просьбе ужаленного молодого человека два раза остановлен председателем и уже после всего этого приступил к разрушению здания обвинения.