Наши нравы
Шрифт:
«Фокусы!» — подумал Евгений Николаевич, опуская глаза.
И Кривская, в свою очередь, бросила быстрый взгляд на своего любовника. Первый момент встречи не обещал ничего утешительного.
«Однако ж отчего она не начинает?»
Только что мелькнула эта мысль, как Анна Петровна подняла голову и тихим голосом проговорила:
— Во-первых, я должна поблагодарить вас, Евгений Николаевич, за то, что удостоили принять меня…
— Помилуйте, Анна Петровна… Разве я…
Кривская нетерпеливо перебила его:
— Когда
В голосе Кривской звучала ирония.
— Я очень был занят. Право, очень был занят!..
— А прежде, несмотря на занятия, одно мое слово, — и вы… Оставим, впрочем, ваши занятия в стороне… Вы, кажется, не догадываетесь, почему я приехала?
— Я очень рад… — начал было Никольский.
Анна Петровна тихо усмехнулась.
— Это и видно! Я приехала спросить, что значит письмо, которое я имела честь получить от вас вчера? Что оно значит?..
Никольский хотел было отвечать, но Анна Петровна серьезно заметила:
— Я прошу вас ответить на мой вопрос, как… как честный человек…
— Анна Петровна! — тихо и ласково промолвил Евгений Николаевич, — вы, кажется, сердитесь?
— Я… на вас?
Она как-то презрительно прищурила глаза, взглядывая на молодого человека.
— Вы ошибаетесь. Я не сержусь.
— Мне кажется, вы придали не то значение моему письму…
— Какое же прикажете придать ему значение?.. Говорите, не стесняйтесь. Я все выслушаю. Если я могла прочесть, то отчего ж мне не выслушать! — усмехнулась она. — Говорите!
Что ей сказать? Кажется, в письме было ясно сказано, что между ними все кончено. Какого еще рожна надо этой бабе?
Она снова взглянула на Никольского.
Евгений Николаевич сидел против нее в кресле и казался смущенным. Опять надежда мелькнула светлым облачком. Она чего-то ждала…
Незаметно сдернула ояа с руки перчатку и потравила сбившиеся волосы.
Никольский медлил ответом, и ей почему-то казалось, что он, быть может, сознает свою вину, бросятся к ее ногам, умоляя о прощении… Она простит. Ей так хочется простить его. Она не станет требовать от него многого, не будет стеснять своей любовью, но пусть только он вернется к ней, пусть только изредка позволит навещать его…
Умная женщина, она все еще не видела, что между ней и Никольским все кончено. Влюбленная перезрелая красавица не могла помять, что ей можно только покупать любовь, а не внушать ее.
Она вздрогнула, когда Никольский стал говорить. Вздрогнула и вся как-то вытянулась.
— Ваш вопрос ставит меня в затруднение. Что я могу оказать вам?
— Вы не находите, что сказать?.. В… вы? — прошептала Кривская. — значит, вы признаете себя виноватым?
— Не совсем так. Мне не хотелось только входить в щекотливые объяснения, и вот почему я счел лучшим написать вам письмо, в котором старался разъяснить наши отношения…
— И вы из-за сохранения моей репутации решились оскорбить порядочную женщину? О, как это похвально!
— Клянусь богом, я и не думал оскорбить вас. Я очень помню наши отношения, я слишком уважаю вас и ценю ваше внимание, но согласитесь, Анна Петровна, — вы слишком умны, чтобы не понять этого, — есть, наконец, положения, которые делаются невозможными. Наша связь могла бы компрометировать и вас и меня!
Солидный молодой человек говорил тихо, спокойно, основательно. Он теперь в таком положении, что ему надо дорожить общественным мнением. Наконец не век же ему быть холостым.
Анна Петровна слушала и не верила своим ушам.
Тот ли этот самый скромный, смиренный секретарь его превосходительства, который, бывало, считал за счастье, когда Анна Петровна бросит ему ласковое слово, и вдруг теперь он говорит с ней таким тоном… Он еще учит ее. Он осмеливается так холодно, так основательно излагать, что он боится общественного мнения. Он? Проходимец? Выскочка? Сын какого-то деревенского священника?
Ее превосходительство была возбуждена до глубины сердца. Оскорбленная женщина потеряла хладнокровие и светскую выдержку.
— И вы, — проговорила она — вы, господин Никольский, осмеливаетесь так говорить?! Это… это чересчур храбро со стороны человека, для которого порядочная женщина столько сделала, для которого пожертвовала честью и долгом. Ведь из одного только чувства благодарности, — если в вас не осталось другого чувства, — вы должны были бы разорвать наши отношения порядочно, прилично, не оскорбляя меня… А вы меня же обвиняете в вашем письме… Меня, которая, к стыду своему, вас так любила… И теперь вы же говорите о репутации… Послушайте… Это слишком прозрачно…
— Упреки? — процедил Евгений Николаевич. — К чему упрекать друг друга, Анна Петровна? Не лучше ли нам остаться друзьями, сохраняя взаимное уважение?
Он хотел взять руку Кривской, но она брезгливо отдернула ее.
Его слова, произнесенные тем же холодным, спокойным тоном, были последней каплей.
— Да разве я не имею права упрекать вас? — злобно воскликнула Кривская. — Разве не имею права?..
Она остановилась, ожидая ответа.
Никольский молчал, покорно приготовившись к длинному монологу.
«Только бы без истерики!» — пронеслось в его голове.
— Как посмотрю, вы все забыли, господин Никольский, — и я вам напомню. Не вы ли явились к нам скромным молодым человеком, робким, несчастным, без положения, без средств? Не вы ли с упорством, делающим вам честь, вздыхали, когда я, пожалевши вас, пустила вас в свою гостиную… Не вы ли тогда так нежно молили о привязанности, не вы ли говорили страстные монологи любви мне, старухе, как вы назвали меня в вашем письме?.. И когда я прогнала вас… вы помните? вы написали мне отчаянное письмо…