Наши нравы
Шрифт:
Евдокия слушала Никольского с каким-то восторженным вниманием. Он говорил горячо, искренно, подкупающе…
— А во-вторых, почему? — тихо спросила Евдокия, когда Никольский замолчал.
— А во-вторых? — переспросил Никольский и сконфузился. — Во-вторых, — как-то резко проговорил он, вставая с кресла, — советы мои могут быть пристрастны…
— Как пристрастны?..
— Очень просто… Во мне могут говорить эгоистические побуждения… Люди не ангелы, Евдокия Саввишна! — обрезал он и так крепко пожал руку молодой женщине, что она чуть было не вскрикнула от боли.
— Ну-с, прощайте, Евдокия Саввишна… Желаю вам всего хорошего и, главное, душевного мира… Ваша натура вас вывезет — это верно…
—
— Не за что… Я для вас был только товарищем, в котором вы нашли отклик, вот и все…
— Ах нет… больше! — прошептала она, вся краснея.
Но Никольский, по счастию, не слышал этих слов. Он поспешно вышел из комнаты, спустился с лестницы и даже не заметил презрительного взгляда, которым смерил его Борис Сергеевич, встретившийся с молодым человеком в нескольких шагах от подъезда.
В тот же вечер Никольский отправился в деревню.
Прошло два месяца со времени отъезда Никольского. Борис Сергеевич очень был рад, что «этот господин», как обыкновенно он называл Никольского, перестал посещать его жену, и в сердце его нет-нет да и закрадывалась надежда, что жена его со временем избавится от своих диких выходок и каких-то дурацких мечтаний, о которых Борис Сергеевич не мог говорить иначе, как с презрительной насмешкой. Он возлагал надежды на рождение ребенка и особенно ухаживал последнее время за женой, прося ее беречь свое здоровье, в заботах о сохранении состояния, положенного в банк на имя Евдокии.
Тем не менее отношения их с каждым днем становились суше и натянутей. Они виделись друг с другом только за обедом и за завтраком. Разговоры как-то не клеились. Борис Сергеевич был любезен и изысканно вежлив, Евдокия была спокойна и ровна; но, глядя на них, видно было, что между ними не было никакого связывающего чувства. Случайность как-то свела их под одну кровлю, и каждый из них таил про себя вражду друг против друга.
О, как сердился Борис Сергеевич, оставаясь наедине, при воспоминании об этой маленькой тщедушной «дочери мужика», которая выказала с первых же шагов самостоятельность, для него неожиданную. Не он ли думал, что так легко будет подчинить эту «придурковатую» женщину своему влиянию и распоряжаться ее деньгами, как он захочет. Не он ли рассчитывал быть в ее глазах божком, перед которым она могла бы только благоговеть и слушать каждое его слово с почтением. И вместо всего этого она заявляет какие-то требования? Она холодно выслушивает, когда он удостоивает ее рассуждениями, когда поучает ее, высказывая перед ней свои трезвые взгляды, полные приличия, солидности и здравого смысла. Прежде она горячо спорила и он всегда разбивал ее в спорах, а теперь она даже и не спорит, а выслушивает за обедом его обточенные тирады с покорным видом деликатной собеседницы. Самолюбие его было оскорблено. Надежды разрушены. Мрачные предчувствия лезли в голову. Миллион, за которым, казалось, стоило только протянуть руку, вовсе не был так близок, напротив, он как будто все более и более отдалялся от него…
Когда Савва положил в банк семьсот тысяч и привез Евдокии билет на ее имя, Евдокия даже и не сказала ни слова мужу и он узнал об этом от своего тестя…
Борис Сергеевич, однако, сам заговорил о деньгах с женой. Однажды, войдя к ней в кабинет, он завел о чем-то речь и, между прочим, как будто нечаянно заметил:
— Кстати, мой друг, я пришел тебе предложить очень выгодное помещение денег… На днях продается огромное имение в Тамбовской губернии… Не хочешь ли купить?.. Покупка была бы очень выгодная…
— Нет… Я не рассчитываю покупать имения…
— Что ж ты думаешь делать?.. Неужели держать в банке на трех процентах, когда деньги могут давать верных шесть и даже более?..
— Пока
Он ни слова более не сказал и ушел к себе, изумленный ее решительным тоном. Очевидно, она не допустит никакого вмешательства в это дело…
К чему же он женился?
Он ее не любил… Как женщина, она не удовлетворяла Бориса Сергеевича. В ней не было ничего пикантного, ничего кокетливого, ничего соблазняющего. Так, простенькое, смазливое, пожалуй, личико, стройная, но худенькая фигурка и ничего в ней бьющего в нос. Держать она себя не умеет, и Борис не раз краснел за нее пред порядочными людьми, приезжавшими к ним с визитами.
В других отношениях она казалась ему смешной, экзальтированной, странной…
Но он бы все простил, если бы она была покорной его рабой и отдала в распоряжение его деньги… Он бы поставил дом на широкую ногу, он бы сумел извлечь из этих денег большие доходы, а теперь он не смеет даже и говорить с ней о деньгах. Это черт знает что такое!
Такой благовоспитанный, деликатный джентльмен, как Борис Сергеевич, конечно, скрывал свое полное презрение к жене под маской приличия и любезности, но Евдокия очень хорошо понимала, как смотрит на нее муж и почему он на ней женился… Разрыв между этими людьми существовал уже со второго месяца после свадьбы, и дальнейшая участь этого брака являлась вопросом времени — не более. Евдокия все ж таки считала Кривского настолько порядочным человеком, что он не станет пользоваться правами мужа в случае, если она заявит желание разъехаться. Давно уже между ними не существовало никаких близких отношений. Это сделалось как-то незаметно, само собой, и Борис Сергеевич с деликатною покорностью нес бремя неудовлетворенного супруга, имея на стороне любовницу.
Но нарушения супружеских обязанностей со стороны жены Борис Сергеевич, разумеется, не потерпел бы. Он нередко вздрагивал и бледнел при мысли, что жена его превосходительства, Бориса Сергеевича Кривского, может сделаться любовницею какого-нибудь проходимца вроде Никольского.
А между тем ничего мудреного в этом не было… Его жена, несмотря на его предостережения, посещает черт знает какое общество. Мало ли с кем там она может встретиться?.. Мало ли теперь разных негодяев, которые, под видом блага человечества, захотят воспользоваться состоянием жены и увлекут эту блаженную женщину до забвения ею долга?
На его обязанности сберечь ее состояние для будущего ребенка, наконец сберечь свою репутацию. Он не захочет быть посмешищем людей. Он, будущий столп государства, не потерпит, чтобы жена его сбежала с каким-нибудь нигилистом, как описывают в романах…
Он тогда решится на все… Шутить с собой он не позволит!..
Так нередко размышлял Борис Сергеевич и следил пристально за женой. Казалось, что никаких серьезных опасений не было, и ему напрасно лезли в голову разные страхи. В последнее время Евдокия почти не выходила из дому; только гуляла по утрам, а остальное время просиживала одна.
И Борис Сергеевич заметил, что Евдокия как будто даже стала веселей и оживленней последнее время, после отъезда Никольского. Это утешало Кривского, и снова надежды на подчинение жены мелькали светлыми полосами в его сердце… Разве он бессилен против этой женщины?..
А Евдокия действительно в это время жила как-то полней и веселей. Она вела деятельную переписку с Никольским, и оба писали друг другу длинные письма. Как и прежде в разговорах, так и теперь в письмах не было ни слова о любви, хотя чувство и сквозило между строчками. В этих письмах они передавали друг другу свои впечатления и мысли. Евдокия рассказывала о своих планах, Никольский указывал ей предположения об употреблении ее состояния, хотя в каждом письме советовал ей хорошо взвесить все обстоятельства.