Насилие
Шрифт:
Теперь время стало его союзником.
Он делал наброски. Играл в шахматы. Убивал минуты так, как умел только он один. Селеста иногда навещала его, но ненадолго. Не после их последней стычки. Он проводил большую часть своих часов в одиночестве, и это был его выбор.
Именно в один из таких дней Анна-Мария остановилась у его двери. Она не объявила о себе, но соблазнительный шелест дорогой ткани так же эффектно выдал ее присутствие.
Анна-Мария могла быть угрожающей. За женственной внешностью, которую она так старательно культивировала,
— Что ты рисуешь?
— То, что, такой обыватель, как ты, вряд ли смог бы оценить.
Она состроила недовольную гримасу.
— Оскорбление?
— Человек должен обладать способностью огорчаться, если его хотят оскорбить.
— Ты просто прекрасный собеседник, — он был рад услышать раздражение в ее голосе. Она гордилась своим самообладанием. Гэвин гордился своей способностью вывести ее из себя.
— Я ценю красоту там, где ее вижу.
— А я не могу?
— Ты слепа ко всему, что существует за рамкой зеркала в твоей спальне.
Она улыбнулась.
— Ты думаешь, я красивая?
— Я думаю, что ты глупая. — Он сделал черту углем на странице и поймал себя на том, что ему хочется, чтобы вместо этого было ее горло. — Где твой муж?
— Не здесь.
— Значит, он так быстро выполнил свою задачу?
— Он не мертв, — отрезала она, — хотя с тем же успехом мог бы быть. Я не позволяю ему прикасаться ко мне.
Гэвин усмехнулся.
— Как это прискорбно для него.
— О да. Меня забавляет видеть, как он потеет и умоляет, как вонючая свинья.
Гэвин перестал улыбаться. На ней была тонкая сорочка из шелка и кружев. Отвращение наполнило его. Белый цвет не шел блондинкам. Уж точно не этой блондинке. Белый цвет символизировал чистоту и невинность, его сестра не обладала ни тем, ни другим.
Он выпрямился и отстранился, прежде чем их губы успели соприкоснуться.
— Уходи.
Она выбила у него из рук альбом для рисования.
— Нет, пока ты не посмотришь на меня.
Он так и сделал, с раздражением, которое больше не пытался скрыть.
— Подними альбом и передай мне.
— Тебе нравится, когда люди подчиняются тебе, не так ли, мой темный Адонис?
Гэвин продолжал спокойно смотреть в ее бледно-голубые глаза, ничего не говоря. Хотя, думая. Всегда думая.
— Я знаю, что ты убил свою игрушку. Селеста рассказала мне все о... как ее звали? Валери? Ты поступил правильно, несмотря ни на что. Она была слабой и не очень хорошенькой.
Его губы скривились в усмешке, когда она сказала «несмотря ни на что», и, приняв это за нежность, она обхватила его запястье своими тонкими сильными пальцами.
— Я никогда не говорил, что ты можешь прикасаться ко мне.
Она прижала его ладонь к своей груди и выгнулась навстречу ему. Сквозь тонкий слой ткани он почувствовал, как затвердел ее сосок.
— Займись со мной любовью, — сказала она. — Мой муж
— Бесподобный мужчина, твой муж.
— Я хочу почувствовать внутри себя настоящего мужчину. Я хочу знать, что значит быть оттраханной.
— Не похоже, что тебе нужна какая-либо помощь в этом деле. Ты выбрала свою кровать, хотя это и плохой выбор. Боюсь, что сейчас у тебя есть только один вариант — лечь в нее.
— Тогда ты оскорбляешь себя. Ты всегда был моим выбором. Мой первый выбор.
— Нет.
— В нашей крови есть сталь. Наш долг, твой и мой, — продолжить семейное наследие. Лука думает только о своих книгах, а Дориан предпочитает компанию мужчин. Леона и Селеста... Ну, они идиотки, глупые создания, которые выйдут замуж за глупых, мужей-идиотов...
— Как сделала ты.
Она схватила его между ног. Гэвин зарычал и попытался схватить ее за руку, но Анна-Мария была быстрее, и она использовала весь свой вес, чтобы прижать его обратно к матрасу, крепко сжимая свой приз.
— Ты возбужден, и я не потерплю отказа.
— Я не думаю о тебе. Моя игрушка, как ты ее называешь, жива.
Ее улыбка померкла.
— Что?
— Неужели Селеста забыла сообщить тебе об этом пустяковом факте? Ах, милая. Возможно, твое влияние здесь не так велико, как ты думала.
— Ты самодовольный сукин сын...
Он спихнул ее с кровати, толкнув ногами. Она неуклюжей кучей упала на пол, сорочка задралась до бедер.
— Я предлагаю приберечь свои супружеские визиты для твоего мужа, — издевательски проговорил он, — Но, поскольку ты уже, внизу, возможно, могла бы быть полезна по-другому, передав мне альбом для рисования.
Она швырнула его в него.
— Ублюдок.
— Как грубо. — Он легко поймал альбом. — Теперь можешь идти.
Гэвин не стал смотреть, не пролилась ли кровь от его слов. Они прозвучали правдиво, и новые идеи, подпитываемые его отвращением к сводной сестре и его гневом на Вэл, вылились из угля на страницу, образовав скетч из набросков, каракулей и скорописных заметок.
«Ты всегда был моим выбором, — сказала она. — Мой первый выбор».
Был ли выбор? Он совсем забыл. Другие варианты. Другие женщины, с рыжими волосами и наглыми глазами. Он провел пальцами по шее, обводя края шрама, оставленного зазубренным лезвием.
Так много способов убийства.
Времена года сменяли друг друга, но его мысли оставались прежними: кипящими, неистовыми и нечистыми. Но теперь... теперь у него была цель отфильтровать их.
Его мать не задавала вопросов о его прибытии в родные пенаты и не делала достаточно долгих пауз в их кратком обмене репликами, чтобы заметить засыхающую кровь под его ногтями. И даже если бы она заметила, она бы ничего не сказала. Ничего не сделала. Не важно виновен он или нет, пока она оставалась в стороне от этого дела. В конце концов все сводилось к самосохранению.