Наследие. Трилогия
Шрифт:
Голос Римарна Ди звучал невнятно от ужаса:
— Что ты с ними сделала, маронейская сучка? Во имя Отца Небесного, что ты с ними сделала?
— Что?.. Чт-т-то?.. — заикалась я.
У меня болели глаза. Раскалывалась голова. Меня тошнило от вони. Я сейчас упаду. Всю кожу изнутри щиплет. Во рту вкус вины, но почему? Я не понимаю…
Римарн громко кричал, призывая кого-то на помощь. Судя по голосу, он напрягал все силы, пытаясь сдвинуть нечто тяжелое. Раздался влажный звук… Я содрогнулась. Я совсем не хотела знать, что произвело его.
Тут я ощутила
— Пора в путь, малышка, — сказал жизнерадостный мужской голос.
Я узнала подручного Сумасброда. Во имя всех Преисподних, откуда он появился?.. В следующий миг окружающий мир рассыпался искрами, а когда собрался обратно, мы были уже в другом месте. Крики и топот сменились тишиной. Повеяло ароматным воздухом, теплым и влажным. Кругом разливалось сине-зеленое спокойствие, исполненное равновесия. Мы были в доме Сумасброда.
Мне следовало порадоваться убежищу, но что-то я не чувствовала себя в безопасности.
— Что произошло? — спросила я ближайшего богорожденного. — Прошу, объясните! Что я… я ведь что-то сделала, верно? Но что?..
— А ты разве не знаешь? — спросила вторая подручная Сумасброда, женщина.
Она стояла с другой стороны и, по-моему, ушам своим не верила.
— Нет, — ответила я. — И, по сути, я не хотела знать. Но все-таки повторила: — Пожалуйста, объясните…
— Я не знаю, как это у тебя получилось, — медленно проговорила она.
В ее голосе звучало что-то подозрительно похожее на благоговение. Что за чепуха, ведь это она — богиня, а вовсе не я.
— Ни разу не видела, чтобы смертные такое проделывали. Просто твой рисунок…
Она умолкла, не договорив.
— Он стал
энармхукдаталвасл
, хотя и не вполне
шуван
, — произнес ее напарник.
Слова божественного языка коротко кольнули мне глаза, и я невольно зажмурилась. Такое у меня свойство, чуть что — жмуриться. Почему, кстати, больно стало именно глазам? По каждому словно ударили изнутри. А богорожденный продолжал:
— Твой рисунок сотворил путь и на мгновение соединил два мира, разделенные миллионами звезд. Жуткая штука!
Я принялась тереть глаза. Не помогло: боль коренилась слишком глубоко.
— Не понимаю! — пожаловалась я. — Выражайся по-человечески!
Не хочу, не хочу, не хочу ничего знать…
— Ты создала дверь, — сказал он. — И Блюстители Порядка в нее провалились, но не до конца. Магия выгорела прежде, чем они успели бы полностью проскочить. Теперь дошло?
— Я… — Нет, не может быть, невозможно. — Это же был просто рисунок мелом на мостовой…
Я не говорила, а шептала.
— Ты до половины уронила их в другой мир, — внесла окончательную ясность женщина. — А потом захлопнула дверь. И их разрезало пополам. Вот что ты сделала. Уразумела?
Я уразумела.
И закричала. Я кричала не переставая. Потом один из них что-то предпринял, и я потеряла сознание.
5
«СЕМЬЯ»
(набросок углем)
Есть
В этом сне я еще маленькая. Только-только выучилась лазить по лестнице. Ступеньки высокие, я не вижу их и очень боюсь поставить ногу мимо и грохнуться вниз. Поэтому я учусь не бояться, а это трудней, чем кое-кому кажется. Я горжусь своими успехами.
— Папа, — говорю я, перебегая небольшую комнату на чердаке.
По взаимному согласию родителей, эта комната — его царство. Мама сюда вообще не заходит, даже прибраться. Тем не менее в комнате чисто, потому что мой отец аккуратен. Все помещение неуловимым образом напитано им. Его личностью. Частью это запах, но не только. Я понимаю это каким-то внутренним чутьем, но слов, чтобы выразить, в детском словаре пока не хватает.
Мой отец не похож на других деревенских мужчин. Он ходит на службы в Белый зал, только чтобы избежать нападок жреца. И не приносит жертв в домашней божнице. Он не молится. Я спрашивала его, верит ли он в богов. Папа неизменно отвечает: «Конечно, ведь мы мароне». Но верить и почести воздавать — это разные вещи, добавляет он иногда. После чего предупреждает меня, чтобы не трепала об этом языком с кем попало. Ни с подружками, ни со жрецами, ни даже с мамой. Почему? Однажды поймешь…
Сегодня он в особенном настроении, и я, что редко бывает, способна видеть его. Он ниже среднего роста, у него черные уверенные глаза и крупные изящные руки. На лице нет морщин, почти как у юноши, хотя волосы — «соль с перцем», а во взгляде таится тяжкая усталость: она больше говорит о прожитой им жизни, чем удалось бы морщинам. Он был уже немолод, когда женился на маме. И он не хотел детей, но я родилась, и он любит меня всем сердцем.
Я улыбаюсь, опершись руками о его колени. Он сидит, поэтому его лицо пребывает в досягаемости моих ищущих пальцев. Взгляд можно обмануть, это я уже знаю. А вот пальцы не проведешь.
— Ты сейчас пел, — говорю я ему.
Он улыбается в ответ:
— Опять можешь видеть меня? Я-то думал, уже все рассеялось…
— Спой мне, папа, — начинаю я упрашивать.
Мне нравится наблюдать за узорами цвета, которые ткет в воздухе его голос.
— Не получится, малютка Ри. Твоя мама дома.
— Но она никогда не слышит! Пожалуйста!..
— Я обещал, — произносит он тихо, и я опечаленно вешаю голову.
Задолго до моего рождения он пообещал моей матери никогда не подвергать ни ее, ни меня опасности, могущей происходить от его необычности. Я слишком мала, чтобы понять, в чем эта опасность. Мне хватает страха в его глазах, и я держу язык за зубами.
Ему, однако, случалось нарушать обещание. Он делал это ради моего обучения: иначе я просто по незнанию выдала бы собственную необычность. А еще… Лишь позже я поняла, что его попросту убивала необходимость сдерживать и таить эту часть своей личности. Он был рожден для величия. И наедине со мной он мог бывать таким, каким должен был стать. Хоть ненадолго…