Наследие. Трилогия

Джемисин Нора Кейта

Случилось восстание. В Земле Маро было собрано войско, полное решимости выкинуть Арамери с материка… Знаю, это выглядит глупо, но в те времена подобные вещи иной раз и вправду происходили. Дело шло к очередной резне, к еще одной черной дате в истории… Вот только Арамери пустили в ход оружие, с которым сами не смогли потом совладать.

Этим оружием был Ночной хозяин, брат и вечный недруг Блистательного Итемпаса. Низложенный, скованный, он все равно оставался невообразимо могущественным. Спущенный хозяевами на врага, он пробил дыру в земной оболочке. Начались страшные землетрясения, океан всколыхнуло чудовищными волнами… И Земля Маро

раскололась на части. Весь континент ушел под воду… и унес с собой почти всех моих соплеменников.

Немногочисленные выжившие маро осели на крохотном полуострове материка Сенм: Арамери выделили его нам, соболезнуя горю народа, потерявшего родину. С той поры мы стали зваться «мароне», что на общем наречии, которым мы пользовались когда-то, значит «скорбящие по маро». Тогда-то мы и начали называть своих дочерей именами печали, а сыновьям давать имена гнева и ярости. Мы спорили о том, был ли смысл в попытках восстановить наше племя. И благодарили Итемпаса за то, что оградил хотя бы горстку спасшихся. И ненавидели Арамери за то, что эта молитва стала необходима.

А еще — пусть его забыл весь остальной мир, не считая некоторых еретических вероучений и страшных сказок для детей, — мы никогда не забывали имени разрушителя Земли Маро.

Нахадот…

*

— Я пытался изложить ему, насколько раскаиваюсь, — сказал Солнышко.

Это ввергло меня в новое потрясение, не дав толком оправиться от предыдущего.

— Что?..

Солнышко поднялся. Я слышала, как он сделал несколько шагов: наверное, подошел к невысокой стенке, обрамлявшей плоскую крышу. Когда он заговорил, его голос смешивался с ветром и звуками полночного города, но я слышала его вполне ясно. Он очень четко выговаривал каждое слово, без акцента, с идеально правильной интонацией. Так говорят вельможи, обучавшиеся произносить речи.

— Ты хотела знать, что такого я натворил, чтобы меня наказали заточением в смертное тело, — сказал он. — Ты спрашивала об этом Сиэя.

Я кое-как собрала воедино свои мысли, в которых крутилось безостановочное: Нахадот, Нахадот, Нахадот…

— Ну… да.

— Моя сестра, — проговорил он. — Я ее убил.

Я нахмурилась. Тоже мне новость. Энефа, богиня земли, создательница жизни, сговорилась с Нахадотом Ночным хозяином против своего брата, Блистательного Итемпаса. И тот убил ее за измену, а Нахадота сковал и отдал Арамери в рабство. Кто же не знал этой истории?

Если только…

Я облизала губы.

— Она… она тебя чем-то прогневала?

Ветер ненадолго сменил направление. Голос Солнышка как бы порхал ко мне и обратно, негромкий, певучий.

— Она отняла его у меня.

— Она… — Я запнулась, не договорив.

Я не понимала, о чем он, и не желала понимать. Прежде их ссоры с Энефой у них с Итемпасом определенно была любовная связь — иначе откуда бы взялись сонмы младших богов. Но Нахадот был чудовищем во мраке, врагом всего доброго и светлого в этом мире. И я не хотела думать о нем как о брате Блистательного Итемпаса, а уж представить себе, что он…

Но я слишком долго общалась с богорожденными. Я знала, что, подобно смертным, они испытывают похоть и гнев, обижаются, превратно толкуют сказанное, нянчатся с ничтожными обидами… и убивают друг дружку из-за любви ничуть не хуже людей.

Я поднялась на ноги, меня пробрал озноб.

— То есть ты говоришь, что это ты начал Войну богов? — выговорила я. — Ты говоришь мне,

что Ночной хозяин был твоим возлюбленным… и что ты по-прежнему любишь его? И еще — что теперь он свободен… и что именно он сделал это с тобой?

— Да, — ответил Солнышко.

А потом я, к своему величайшему изумлению, услышала легкий смешок. Полный горечи до такой степени, что в какой-то миг он даже не совладал с голосом.

— Именно это я и сказал.

Я так стиснула посох, что заболели ладони. Я опустилась на корточки, утвердив посох перед собой для равновесия, и прижалась лбом к гладкому старому дереву.

— Не верю, — прошептала я.

Я была просто не в состоянии поверить в услышанное. Ну не могла же я настолько ошибаться насчет нашего мира и его богов… насчет вообще всего! Не могло же все человечество так ошибаться!..

Или все-таки могло?

Я услышала, как скрипнули камешки, — это Солнышко повернулся ко мне.

— Ты любишь Сумасброда? — спросил он.

Вопрос оказался мало того что неожиданным, он был настолько бессмысленным в свете нашей предыдущей беседы, что мне потребовалось время собраться с мыслями и облечь их в слова.

— Да, — сказала я затем. — Благие боги, конечно люблю! Почему ты спрашиваешь об этом?

Опять скрип битых камешков — он направился в мою сторону. Теплые ладони обхватили мои, сомкнутые на древке… Это так удивило меня, что я, не артачась, позволила ему отнять меня от посоха и поставить на ноги. Потом он некоторое время ничего не предпринимал — просто смотрел на меня. Тут я запоздало сообразила, что по-прежнему одета всего лишь в тоненький шелковый балахон.

Зима в этот год стояла мягкая, весна обещала быть ранней, но ночная прохлада брала свое. Я вся покрылась гусиной кожей, соски напряглись от холода, приподняв легкий шелк. Кстати, у себя дома я тоже ходила примерно в таком виде, а то и вовсе нагишом. Я как-то не считала свою домашнюю наготу возбуждающей, да и Солнышко никогда не выказывал ни малейших признаков интереса. Зато теперь я очень даже чувствовала его взгляд, и… он беспокоил меня. Подобного беспокойства в его обществе я ни разу еще не ощущала.

Он наклонился ко мне, его ладони переместились выше, обхватив мои плечи. Они были очень теплыми, они согревали. Я только гадала, что у него на уме, — пока его губы не коснулись моих. Я вздрогнула и отшатнулась, но его руки мгновенно напряглись. Они не причинили мне боли, но предупреждение было весьма внятным. Я замерла. Он вновь притянул меня ближе и поцеловал.

Я не знала, что и думать. Но его губы принудили мои губы раскрыться, явив искусство, которого я за ним даже не подозревала, его язык затеял изысканную игру, и… и я ничего не могла с собой поделать — я прекратила сопротивление. Попытайся он вырвать поцелуй силой, я бы рассвирепела и начала отбиваться. Но он был в прямом смысле слова нечеловечески нежен. Его рот был полностью лишен вкуса, что было странно и лишь подчеркивало его природу. Совсем не то, что целовать Сумасброда. Я не ощущала внутреннюю суть Солнышка в этом поцелуе. Но когда его язык коснулся моего, я вздрогнула: какое наслаждение! Его руки соскользнули с моих плеч на пояс, потом спустились на бедра, и он притянул меня еще ближе. Я вдыхала его запах, странный, отдававший острыми пряностями. Этот жар, эта сила… все так не похоже на Сумасброда! Это беспокоило. Волновало. Пробуждало интерес. Он чуть прикусил мою нижнюю губу, и я задрожала — теперь уже не только от страха.