Наследие. Трилогия
Шрифт:
— Оставайся с ней до самой смерти! — И Симина распахнула руки в подобии великодушного объятия. — Разве могу я отказать в последней просьбе? Но пока будешь ею заниматься, Наха, смотри — не изнуряй ее слишком сильно. Она должна держаться на ногах и быть в здравом уме. Послезавтра утром она нам понадобится в целом виде.
Железная цепь тянулась от ошейника к ближайшей стене. Симина отдала приказ, и она отпала от кольца. Наха подобрал болтающийся конец, а потом повернулся ко мне с непроницаемым видом.
Я вежливо склонила голову, благодаря
*
Если бы я была свободной, чего бы я пожелала?
Мира и спокойствия для Дарра.
Понять, за что и ради чего умерла мать.
Чтобы в мире все изменилось к лучшему.
А для себя…
Да. Теперь я понимаю. Я тоже выбрала того, кто будет определять мой облик.
*
— Она права, — подал голос Наха, когда мы оказались у меня в комнатах. — От меня сейчас мало проку.
Он произнес эти слова равнодушным голосом. Но я почувствовала в них горечь.
— Ну и прекрасно, — отозвалась я. — Не очень-то и хотелось.
Я отошла и встала перед окном.
За спиной долгое время молчали. Потом он подошел поближе.
— Что-то изменилось. Ты стала другой.
Свет падал так, что стекло бликовало, и я не могла разглядеть его отражения — но уверена, он смотрел настороженно.
— Со времени нашей последней встречи слишком много всего произошло.
Он положил руку мне на плечо. Я не сбросила ладонь, и он прихватил второе, а потом осторожно развернул меня лицом к себе. Я не сопротивлялась. Он долго смотрел мне в глаза, старался там что-то вычитать. Возможно, хотел запугать меня — не знаю.
Потому что вид у него был… м-гм… отнюдь не пугающий. Глаза запали, от них протянулись глубокие морщины. Да и сами они выглядели воспаленными, красными. Обычные человеческие глаза. Держался он тоже странно — как-то ссутулено. И я слишком поздно поняла — да он же еле на ногах стоит. Пытали Нахадота, но для смертного воплощения это бесследно не прошло.
Наверное, на лице у меня отразилась жалость, потому что он зло наморщился и выпрямился:
— Зачем ты меня сюда привела?
— Сядь, — сказала я, указав на кровать.
Я попыталась отвернуться обратно к окну, но он крепко вцепился мне в плечи. Если бы не слабость, он бы сделал мне больно. Я теперь это хорошо понимала. Он был рабом. Рабом, предназначенным для плотских утех. Он даже собственным телом не мог распоряжаться по своему усмотрению. И лишь в постели он мог хоть как-то отыграться на хозяевах. Не очень много возможностей для мести.
— Ты ждешь его? — спросил он. — Ждешь ведь, правда?
Он произнес это «его» так, что стало понятно: «его» он терпеть не может.
Я одну за другой отцепила его руки от себя. И бестрепетно оттолкнула.
— Сядь. Немедленно.
Это
— Да, — наконец ответила я. — Я жду его.
За спиной воцарилось потрясенное молчание.
— Ты влюбилась в него. Раньше ты его не любила. А теперь любишь. Скажи честно — ведь любишь?
*
Я обдумала вопрос.
— Люблю ли я его? — медленно повторила я.
Странные какие слова. Чем больше над ними думаешь, тем страннее они звучат. Словно стихи, которые зачитал до полной бессмысленности.
— Люблю ли я его.
*
И беспокоит тебя совсем другое воспоминание.
*
К моему удивлению, в голосе Нахи звучал страх. Да, он был испуган.
— Не глупи. Ты представить себе не можешь, сколько раз мне приходилось просыпаться рядом с трупом. Если ты сильная — сможешь ему противостоять.
— Я знаю. Мне уже приходилось говорить ему «нет».
— Тогда…
Теперь в голосе слышалось замешательство.
И тут меня посетило прозрение. Так вот какова жизнь дневного, нелюбимого, ненавистного Нахадота. Днем его затаскивают в постель все кому не лень. А ночью — ночью он не спит. Он проваливается в забытье, подобное смерти. И оно не приносит отдохновения. И каждое утро он просыпается в ужасе, потому что не помнит, как получил рану. Или почему рядом с ним лежит мертвая женщина. И каждое утро он с мучительным отчаянием сознает — это навсегда. Это никогда не кончится.
— Тебе снятся сны? — спросила я.
— Что?
— Сны. Ночью, когда ты… внутри его. Тебе что-нибудь снится?
Нахадот некоторое время хмуро молчал, словно пытался разгадать, что за подвох таится в моем вопросе. Потом наконец ответил:
— Нет.
— Совсем ничего не снится?
— Иногда. Но это не сны. Это как… вспышка.
И он отвернулся и неопределенно поводил руками.
— Возможно, это воспоминания. Но я не знаю, откуда они взялись.
Я улыбнулась и вдруг поняла, что он не такое уж чудище. Он — как я. В нем две души. Точнее, две личности. В одном теле. Возможно, именно этим Энефадэ и вдохновлялись.
— Ты скверно выглядишь, — проговорила я. — Тебе бы поспать.
Он нахмурился:
— Нет. Мне достаточно ночного сна.
— Спи, — сказала я.
И он резко обвалился на бок. Выглядело смешно. Но мне не хотелось смеяться. Я подошла к кровати, подняла его ноги и уложила поудобнее. Встала на колени и сказала ему на ухо:
— Ты спишь и видишь приятные сны.
И его хмурое лицо вдруг разгладилось и смягчилось.
Очень довольная, я снова отошла к окну. Ждать, когда сядет солнце.