Наследница
Шрифт:
Она выходила из аудитории последней, и лицо у неё горело, как после удара.
* * *
Астрель цвела. Ясмин, не успевшая ее разглядеть в первые дни, теперь смотрела во все глаза. Цветы пенились разноцветьем вдоль каменных дорожек, обнимали жгутами зелёных тел кипенно-белые статуи, колонны, проемы публичных зданий. Тракт, предназначенный для грузовых перевозок и обслуживающего персонала сместили к окраинам, где роились ремесленные пункты, станции и расчетные заведения. А центр Астрели остался раем, воплощённым на земле. Под солнцем горели его сады — плоды самых смелых человеческих фантазий. Рыдали вишни, истекая жемчужным цветом, тонконогие сливы и коренастые персиковые деревья смешивали
В один из дней, устав от нудного ожидания и занятий с нервными подростками, она выбралась на прогулку. По крайней мере так она говорила себе, пока тело двигалось в четко заданном направлении. Столько всего нужно было обдумать, но голова походила на разбитую чашку. Боль ушла, но мысли вытекали в трещины отвратительной реальности.
Абаль защитил ее перед представителями Большого совета, но не пожелал с ней встретится наедине. Откуда он знал ее тайну? Почему не выдал ее? Почему мысль о его доброте причиняет боль?
Ясмин насильно заставляла себя сместить фокус внимания на другие вещи, но и эти вещи были такими же беспокойными и неприятными. Верн, возможно, убил Мальву, Хрисанф исчез, как утренний туман, и ходили слухи о его конфликте с отцом. Она плохо поступила с Фло. Дважды. Она не может это исправить. Ученики ее ненавидят и вряд ли сдадут очередной зачёт, а Лан и Вейгел никогда не поладят. Мастер Файон продолжит мучать ее, а Низа отслеживать каждый шаг.
Мама умерла.
Теперь эта мысль уже не причиняла боли. Время шло вперёд и все сильнее отдаляло ее от матери, от маленькой квартиры, от Антония, который любил дремать в ее кресле и точить когти о диван. От Амины, которой не было места в Варде. От Абаля, который был ее якорем в море нового мира. Был бы. Если бы не оказался ее братом.
Все это — вещи, которые она не может исправить. Кроме одной.
Ясмин вытянула из поясной сумочки небольшой флакон, повертела и убрала снова. Мольбами выпросила у матери. Та не хотела давать, когда услышала историю их боя с Флорой. Ясмин таскала его в поясной сумочке с первого дня в Варде, но к Фло все не шла, всегда находила предлог обождать. А сейчас она так удачно добралась до самых ее покоев. Это оказалось совсем несложно. Достаточно отключить голову или слишком уж задуматься, и ноги сами приведут тебя к порогу твоих проблем. Она пересаживалась из лодки в лодку, что пробегали неслышными корневыми рельсами через всю Варду, после всходила на паром, а в результате просто удлинила путь, который могла бы преодолеть всего за одно двоечасие.
Фло отделилась от семьи, и найти ее оказалось неожиданно просто. До кругового тракта от ее поместья было рукой подать, оно было единственным в округе. Остальные дома — мелкие, одноэтажные, часто откровенно бедные — принадлежали гражданским без статуса или небогатым ремесленникам.
Здесь было шумно, пыльно и серо. Торговые пути переезда лежали внахлест, как гигантские кладбищенские кресты, сброшенные на землю рассерженным богом. Ближайшей ассоциацией Ясмин было чувство вселенского переезда, только вместо телег — лодки. Покачивались тяжёлым боком, груженые до самого верха, схваченные жгутами рабочего осота, изредка стукаясь бортами. В пыли изредка посверкивали мелкие змейки и ящерицы, юрко скользящие между лодок и ног. Глухое бряцание сапогов по каменной крошке, гул голосов, запах рабочего масла, смазки канатов, дешевых разносной еды. Хотелось схватиться за висящий в воздухе смрад и выползти из душного разлома на волю, глотнуть чистого воздуха.
— Если вы Флорочку нашу ищите, то вона ейный домишко. Видите? От сих начинается и до сих идёт, вкругаля забором.
Рыжий загорелый мужичонка, словно просмоленный собственным потом, лихо грузил неясного назначения ящики и при этом умудрялся раздавать указания, показывать дом Фло и бурно жестикулировать. Бронзовый тощий гном, покрытый серой пленкой пыли. Зато голосу в нем было на семерых.
— Спасибо, — поблагодарила Ясмин, а когда мужичок приставил ладонь к уху, без стеснения заорала: — А вы здесь живёте? Ремесленник?
— Гражданский я, — с непонятной гордостью засмеялся мужичок. — Якоп, третий год, как с востока приехал с семьей, недавно гражданство дали.
— А какой тотем? — осторожно спросила Ясмин, понизив голос.
Гражданские не любили вопросов о своём тотеме. Статуса лишали приверженцев Бересклета, переселенцев, преступников.
— Из Белозора, — помолчав, сказал Якоп.
Всю его говорливость, как рукой сняло. На веселом лице прорезались недовольные морщины. Белозор — ближайший соратник Бересклета, когда-то возглавлявший ремесленное сообщество, а ныне низведенный до подмастерья. Должно быть, талантливый, раз их тотем был прощен и допущен до столицы. Якопа она не знала, наверное, Белозор сменил главу, чтобы уважить нового Примула. А главу менять — больно, теперь она знала, насколько сильны боги тотемов.
На несколько минут она все же задержалась, немного поболтать о незначащих вещах с Якопом. После взглянула на время.
— Спасибо, — поблагодарила Ясмин ещё раз и задумчиво двинулась прочь.
Было бы неловко, если бы Якоп спросил ее собственный тотем, но, возможно, он и так догадался.
Пыльные тропы, отходящие от тракта сменились цветными дорожками, что тонкой вереницей поднимались к белым колоннам поместья. На несколько секунд, она испытала малодушное желание отдать флакон любому из домочадцев с подробной инструкцией, а после сбежать. Но она поднималась, у ног словно позванивали тонкие желтые лютики, а терн сросся в сплошную фиолетовую стену лабиринта, в котором нет выхода, кроме как к дому.
Ясмин чувствовала, что ей управляют, но все равно шла. И очень надеялась, найти хоть кого-то из прислуги. Тёрн был богатым тотемом, ходили слухи, что глава тотема сама и с постели не встаёт. Одна из доверенных слуг укладывает ей волосы, другая подбирает платье и надевает сапожки, а третья белит личико и наносит макияж. Ей приносят чай и краткие записи новостей, и делают массаж плеч, пока она внимает известиям. Слухи, конечно, но презабавные.
Лабиринт кончился неожиданно, вышел просветом в заброшенный зелёный сад. Под ногами вместо пушистой садовой травы стелилась нечесанная осока.
— Здравствуй, Ясмин.
На секунду простое «здравствуй» заставило ее споткнуться на ровном месте. Не «доброго рассвета», а «здравствуй», как если бы Фло тоже была землянкой. Но нет, Фло была дочерью Варды до мозга костей и стояла прямо перед ней. От кукольной красоты, от чёрных волос, белых рук, синих глаз, распахнутых в деланном удивлении, перехватывало дыхание. Как если бы Белоснежка вышагнула на белый свет, сбросив сказочный покров книги, и встала под самое солнце. Внешность, от которой было невозможно отвести глаз, портили три красных мокнущих рубца, два из которых пересекались на переносице, а третий бороздил скулу. Ненависть Ясмин разъедала эту бессмертную красоту даже восемь лет спустя.