Наследник братвы
Шрифт:
— Почему?
Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть в ее большие темные глаза, которые смотрят на меня не с большим страхом… а с неподдельным любопытством. Эта чертова сумасшедшая маленькая психиатричка… не может перестать анализировать меня ни на секунду.
— Потому что не хочу, — грубо говорю я. Затем добавляю: — У меня есть гораздо более интересное применение для этих рук.
Заявление звучит грубо, как угроза.
Клэр не отшатывается. На самом деле, ее тихий выдох несет в себе нечто большее, чем облегчение — может быть, намек на предвкушение.
Она
— Что случилось с твоим отцом?
— Застрелен соперниками, — говорю я.
— Когда? В Москве?
Я киваю.
Почти сразу же, как мой отец встал на ноги — фигурально выражаясь, конечно, — он начал брать меня с собой на работу.
— Он хотел, чтобы я был его глазами, ушами, ногами, — говорю я. — Он был параноиком. Думал, что среди его людей есть «крот».
Кто-то предупредил армян о том, где он будет в тот день, когда они проезжали мимо Даниловского рынка в своем «Кадиллаке» с открытым верхом, выпуская пули из двух пулеметов.
Физическая неспособность сводила его с ума.
Ему нужен был кто-то, кто выступал бы вместо него. И хотя я еще не достиг своей полной силы или роста, он знал, что скоро это произойдет.
— Сколько тебе было лет? — спрашивает Клэр.
— Двенадцать.
Она в ужасе отшатывается.
— Я уже был почти метр-восемьдесят, — говорю я, как будто мой разум вырос вместе с телом. Как будто внутри я все еще не был ребенком. — Он вложил мне в руку пистолет. Начал обучать своему бизнесу — сначала основам вымогательства. Затем он водил меня в публичные дома, притоны для наркотиков, на склады, где он ломал коленные чашечки людям, которые задолжали ему.
Клэр в шоке. Ее реакция пробуждает что-то внутри меня. Я слышу свой голос, срывающийся с моих губ без раздумий. Говорю ей то, что сам считал хорошим бизнесом, хорошим воспитанием.
— Мне было еще двенадцать, когда он сорвал мою вишенку, — говорю я. — Не секс — это произошло год или два спустя с одной из его шлюх. Нет, он хотел преодолеть один большой барьер криминального мира, сказав, что чем скорее я преодолею его, тем лучше. Он хотел, чтобы я убил человека.
Прелестные, бледные руки Клэр сжимаются на коленях. Она внимательно наблюдает за мной, но не говорит ни слова, чтобы прервать или обескуражить меня.
— Он ждал хорошего кандидата. Кто-то из соседей стал стукачом. Его привели на тот же склад, где пол уже был в пятнах, где в мусорных контейнерах на заднем дворе часто хранились части тел, завернутые в черные мешки для мусора. Мужчина был худым, ниже меня ростом, но взрослым, с морщинами вокруг глаз и редеющими волосами. Он был в ужасе. Я никогда не видел, чтобы взрослый мужчина умолял и плакал. Он скулил, как маленькая девочка, рыдал, предлагал нам все, что угодно, если мы сохраним ему жизнь. По правде говоря, он вызывал у меня отвращение.
Клэр наблюдает за мной, ее грудь едва поднимается и опускается в такт дыханию.
— Отец сказал: «Пристрели его». Я навел пистолет. Нажал на спусковой крючок. Я
Клэр наконец выдыхает, долгий, хриплый звук, мало чем отличающийся от последнего вздоха умирающего человека. Я отчетливо помню этот звук. А также потертые ботинки. И у него была царапина на подбородке, как будто он порезался, когда брился тем утром.
— Ты был ребенком, — говорит Клэр. — У тебя не было выбора.
Я смотрю ей в глаза, не дрогнув.
— У меня был выбор, — говорю я. — На спусковом крючке был только мой палец.
Голова Клэр почти незаметно покачивается.
— Ты его ненавидишь? — спрашивает она.
Она имеет в виду моего отца.
— Конечно, нет.
Она слегка хмурится.
— Ты сказал, что мой отец лжец и убийца. Что он виноват в смерти Рокси.
— И что?
— Разве твой отец не такой же?
Я фыркаю, заводя двигатель машины.
— Это не битва добра со злом, Клэр. Нет добра и зла. Здесь либо кто-то со мной, либо против меня. Можешь догадаться, на чьей стороне твой отец. Но я даю тебе шанс быть со мной. Потому что ты не хочешь стоять рядом со своим отцом, когда я вышибу ему мозги.
Глава 10
Клэр
Константин абсолютно непреклонен в том, что мой отец убил Рокси. У него нет ни малейшего сомнения в том, что он виновен. Я, с другой стороны, не убеждена.
Обещаю себе, что он не причинит боль моему отцу. Мы выясним, кто убил ее и почему, и ему придется отказаться от своего неустанного преследования и желания отомстить папе.
Константин звонит по телефону, и хотя он быстро говорит по-русски, я почти уверена, что он разговаривает с одним из своих солдат. Я слышу его тон, когда он выкрикивает приказы.
Это вызывает румянец на моей груди и шее, что смущает и настораживает меня. С какой стати он оказывает на меня такое влияние, когда я этого не хочу? Он преступник, скотина. Он делал со мной возмутительные вещи и угрожает еще худшим. Я должна презирать его.
И все же я крепко сжимаю бедра, пытаясь унять пульсацию между ними, поворачиваю лицо к окну, чтобы он не увидел румянец на моих щеках.
— Увидимся там, — говорит Константин по-английски, заканчивая разговор.
Мы едем по многолюдным улицам Пустоши в другой взятой напрокат машине, на этот раз с тонированными стеклами. Интересно, каково это — жить вот так изо дня в день, жизнью кочевника. Негде пустить корни, нет места, которое можно назвать домом. Сегодня вечером он может вернуться в секс-клуб или переночевать в доме друга. У него, вероятно, есть конспиративная квартира, куда он может нас отвезти. Ясно, что в его распоряжении нет недостатка в ресурсах. Но будет ли у него когда-нибудь место, где он сможет по-настоящему остепениться? Сможет ли он когда-нибудь снова ходить по улицам средь бела дня?