Наследник империи, или Выдержка
Шрифт:
— А не так уж и плохо, — пробормотал я.
Удобств здесь, конечно, не было никаких. В пяти метрах от дома колодец, у забора деревянный теремок для больших и малых нужд. У самого леса прилепилась банька. Да и на участке росли старые ели, которые бывшие хозяева так и не спилили, пробивалась молодая поросль — береза и осина. В общем, глушь. Но зачем-то он нас сюда загнал.
— Ну и как тебе? — с сомнением спросил я у жены.
— Хорошо! Главное — никого!
И она побежала к дому по заросшей тропинке: между плит торчала пожухлая трава. Лето кончалось, и, хотя выдалось оно дождливым и холодным, в самом конце погода сжалилась. Сама природа нам благоволила: сияло солнце, воздух нагрелся градусов до двадцати пяти, деревья желтели так живописно, что хотелось взяться за кисть. Если бы мы приехали в дождь, то на все это великолепие взглянули бы совсем другими глазами. И, боюсь, я тут же развернулся бы и, несмотря на возражения жены, уехал прочь. К удобствам цивилизации, к лазурным водам, к песчаным пляжам. Но природа нам благоволила.
Жена моя, в сущности еще ребенок, бежала к дому, я же, взрослый мужчина, глава семьи, покамест осматривался. Мне надо решить: как прожить здесь неделю? И что для этого нужно? Во-первых, деньги. Кто знает, что там, в доме? Есть ли мебель и вообще полы? На вид не так уж и плохо, но надо бы сначала войти внутрь, а потом уже выражать восторги.
— Леня, где ты?! — закричала Настя. — Иди же сюда!
Я увидел, как она нетерпеливо переминается с ноги на ногу на крыльце и дергает за ручку двери.
— Иду.
Я нащупал в кармане ключ. Траву на участке в этом году косили. Должно быть, бывшие хозяева готовили дом к продаже. Если сюда вложить деньги и приложить усилия… Не так уж и плохо. Один вопрос: зачем? Надо подумать. И вообще, мне надо хорошенько обо всем поразмышлять. Лучшего места и не сыскать. Сгорбыш опять оказался прав.
Я поднялся на крыльцо и вставил в замок ключ. Со скрипом, но он повернулся, и тяжелый амбарный замок оказался у меня в руках. Дверь открылась, мы вошли. Внутренняя отделка хором была скромной, но все необходимое имелось. Стол, стулья, диван. Полы целы, двери на месте. И даже печь побелена. Настя тут же кинулась к лестнице и поднялась на второй этаж. Я же стоял и смотрел в угол, где висела старая икона. Прежние хозяева вряд ли оставили бы ее здесь. Икону повесил Сгорбыш. Я уже знал, где находится то, что мне нужно. Я дошел
Спешить мне было некуда. Хозяйственная Настя собрала сумки с едой и прихватила комплект постельного белья. Один день мы проживем и без выезда в город. Но завтра…
— Настя? Ты где?
— Наверху!
Я влез на второй этаж. За день солнце раскалило железную крышу, и здесь было душно, в то время как на первом прохладно. Но за ночь воздух может остыть, и мы замерзнем. Хотя вряд ли. Я улыбнулся и посмотрел на жену. Нет, мы не замерзнем.
— Здесь все есть! — заявила Настя.
— Завтра нам надо будет съездить в город. Заказать машину и привезти холодильник, телевизор, микроволновую печь и…
— Господи! Зачем тебе все это?
— Не мне, тебе.
— Тут есть электрическая плита с двумя конфорками. Я справлюсь.
— Тебе здесь и в самом деле нравится? — Я с сомнением осмотрелся. На втором этаже почти не было мебели. Бездна пустого пространства, пол покрыт толстым слоем пыли.
— Конечно! Здесь есть главное — ты!
После этих слов мы бросились на шею друг другу и стали страстно целоваться. У нас ведь медовый месяц. А вокруг — никого. Даже старые ели деликатно отвернулись от окна. Надо бы завести собаку. Огромную собаку…
День прошел незаметно. Настя хлопотала по хозяйству, я пытался ей помогать. Но больше мешал. Мне нравилось, что она так ловко со всем управляется. Вскоре к нам заглянули соседи, и я поинтересовался криминальной обстановкой в окрестностях.
— Все тихо, — заверили меня. — Здесь даже зимуют.
— Зимуют? — удивился я.
— Ну да. Если вам нужен сторож, зайдите в крайний дом. Это недорого.
Мой красный «Порше» стоял за домом. Настя была в старых джинсах и футболке, я в шортах и до пояса голый. Мы как-то враз одичали и слились с пейзажем. Нам даже предложили сторожа из местных — недорого. На крыше баньки я приметил бак, выкрашенный черной краской, чтобы на солнце сильнее нагревался. Оказалось, что можно принять и душ. Вода лилась еле теплая, но я мужественно терпел неудобства. Настя же всего этого, казалось, не замечала. Она была счастлива!
Часам к одиннадцати мы устали, угомонились и улеглись в постель. Старый диван скрипел, но никто не мог этого слышать. Наконец, я ее зацеловал, она разморилась и закрыла глаза. Я еще какое-то время подождал, но потом понял: Настя спит. И спит крепко. Только после этого я оделся и вышел в переднюю, где висела икона.
Я аккуратно снял ее. Как и ожидалось, за иконой была полочка. На полочке лежал плотный сверток. Я взял его и повесил икону на место. Потом положил сверток на стол, сел и долго смотрел на него. У меня появилось плохое предчувствие. Я все еще не мог понять: надо мне это или не надо? Возникло ощущение, что сейчас я переступлю невидимую черту, и мир расколется на две части — до и после. И что мне со всем этим делать? Может, выкинуть к черту и забыть?
Но я решился и разорвал бумагу. Руки мои слегка дрожали. Спокойно-спокойно-спокойно… На стол выпала пачка фотографий, негативы и письмо. Так и есть: Павел Сгорбыш оставил мне послание.
Первым делом я взялся за письмо.
«Здравствуй, сынок!
Меньше всего на свете я хочу, чтобы ты это прочитал. Может быть, поэтому я так запутывал следы? Мне и хотелось, чтобы ты узнал правду, и не хотелось. Я все надеялся, что тебе будет не до того. Ну, зачем тебе старый спившийся фотограф? Разве тебя может волновать его судьба? Даже если он решил умереть, но так и не отдал те проклятые снимки. Не надо думать, что я герой. Я — трус. Мог бы стать знаменитым фотографом и прожить свою жизнь как-нибудь иначе. Заработать кучу денег, прославиться, стать уважаемым человеком. Мне бы хотелось, чтобы ты мной гордился или, по крайней мере, уважал. Но какое уж тут уважение! Жил я скверно, много пил, постоянно увольнялся с работы, гулял, и вообще я человек слабый. А потому мне сейчас стыдно. Стыдно, что я стал таким, и когда мы встретились… В общем, я давно махнул на себя рукой. Пьяница, неудачник. Без пяти минут пенсионер. Жизнь почти кончена, а как и не начиналась. Все переменилось, когда я узнал, что у меня есть сын.
Не буду врать. Не хочу. Что бы я сделал, если бы узнал, что у нас родился ребенок? Женился бы я на твоей матери? Вряд ли. Ни у нее, ни у меня не было ничего. Две койки в разных общежитиях, ведь мы оба приезжие, сомнительные перспективы. Я уже тогда выпивал, она сомневалась в том, добьюсь ли я успеха. И правильно! Если бы я на ней женился, она стала бы несчастной. Я всегда был человеком легкомысленным, и, честно сказать, не для семьи. Пьяница, гуляка. В общем, не тот, кто ей нужен. Не могли мы жить вместе. Ну, не могли! Пойми меня правильно, сынок!
Я думаю, ты хочешь узнать историю нашего знакомства. Это случилось тридцать лет назад или чуть больше. Ведь тебе почти тридцать! Я даже не знаю точной даты твоего рождения. Отец, называется! В то время я окончил институт и получил работу в солидном издательстве. Но с испытательным сроком. Все зависело от меня, а я, как ты уже знаешь, склонен к выпивке, а порой пускаюсь в загул. Дали мне койку в общежитии, временную прописку, и я стал думать: что бы мне такого сделать, чтобы прославиться? Мне нужна была модель. Женщина не просто красивая, но муза.
Где ищут красивых женщин? Не знаю, как сейчас, а в те времена я пошел в театральное училище, где как раз шел набор на первый курс. Красавицы со всей страны ехали в Москву в надежде стать актрисами. Я крутился среди абитуриенток, высматривая ту, которая станет моей музой.
И я встретил твою мать. Ей исполнилось восемнадцать, один раз она уже провалилась на экзаменах и приехала вновь попытать счастья. Хороша она была, как ангел. Такую красавицу нельзя не заметить. Высокая, ноги длинные, светлые волосы закрывают спину, глаза огромные. Но, видимо, одной красоты мало. Нужен еще талант, но вот его-то как раз и не было. Зато какая красавица! И во второй раз ее не приняли. Она с возмущением говорила об одном из членов экзаменационной комиссии, чье покровительство отвергла. Твоя мать — исключительная женщина, запомни это. И не смей ее осуждать.
Я предложил ей фотосессию. Сразу она не согласилась. Мне долго пришлось убеждать ее, что я порядочный человек и хочу от нее только серию снимков. Она жила у дальней родственницы, согласившейся приютить ее на время вступительных экзаменов, я приезжал каждый день и все уговаривал. В общем, она согласилась мне позировать. Вот тут и началось!
Мы сами не заметили, как влюбились друг в друга. Все случилось во время сеансов в моей фотостудии, пока я поправлял то локон, то лямку на точеном плече, то пальчиком подбородок. В общем, случилось! Я влюбился, она влюбилась. И закрутилось! Через какую-то неделю мы уже жить друг без друга не могли. Она решила остаться в Москве и пошла работать на стройку, лишь бы дали временную прописку и койку в общежитии. Я ничего не мог для нее сделать. Зарплата у меня была мизерная, да и времена тогда были другие. Ни построить кооператив без постоянной прописки, ни снять квартиру оказалось невозможно.
Встречались то у нее, то у меня. А в основном в фотостудии. Я сделал замечательные снимки! Говорили, что у меня талант. Но талант был, пока была она. Только я, дурак, этого не понял. После того как мы расстались, все пошло на спад. Как водится, я этого не замечал. Пик формы прошел, а я все еще думал, что иду в гору, хотя давно уже топтался на месте, а потом и сполз потихоньку вниз. Молодые осваивали цифру, а я все упрямился, ворчал. Пока не отстал от жизни окончательно. Не думай, что я этого не понимаю. Все понимаю. Мое время давно прошло. Но тогда я даже получил лестный отзыв маститого фотографа и закрепился в издательстве. А портрет Эвелины поместили на обложку журнала с миллионным тиражом. Ее узнала вся страна! Этот журнал и до сих пор у меня хранится, да и у нее есть наверняка. Ведь это был ее единственный успех, как модели. Зато какой! Миллионный!
И тут у меня началась звездная болезнь. Я уже видел себя в мечтах великим фотографом, лауреатом всемирных выставок, знаменитости занимают очередь, чтобы попасть ко мне на съемку. Я стал обращаться с ней снисходительно, говорил: помни, девочка, кому ты всем обязана. Она же подурнела, вдруг стала болеть. Теперь-то я понимаю, в чем дело! Она забеременела, но ничего мне не сказала. И тогда я потерял к ней интерес, ко мне уже ломились другие девушки, не менее красивые. Изредка мы встречались, и мне казалось, что Эвелина чахнет. Я даже предложил ей лечь в больницу, раз у нее такое слабое здоровье.
В конце концов, она сказала, что выходит замуж за начальника участка. Раньше, мол, он ее не замечал в спецовке да в краске. А как увидел фотографию на обложке журнала, так и влюбился. Да что он! Вся страна! Журнал-то продавался от Москвы до самых до окраин, как в известной песне поется! Долго потом в редакцию приходили письма. Кто та девушка на обложке? Дайте адрес, влюбился, SOS! Подпись была: „Автор снимка Павел Сгорбыш“. Про Эвелину ни слова. Вот и писали мне: дайте адрес модели! А я, признаюсь, эти письма рвал. Из ревности, что ли? Не знаю. Но богатого мужа она таки нашла. Благодаря мне.
А было это тридцать лет назад. Очень давно.
В общем, она сказала, что выходит замуж, и я от нее отстал. Мы потеряли друг друга из виду. Женщин у меня потом было много, но не сложилось. Я ни разу больше не влюблялся, серьезных отношений у меня ни с кем не завязалось. Я все постигал секреты мастерства, ночи напролет просиживал в лаборатории. Ни разу так и не женился. И детей не было. Да я об этом и не думал. Когда наваливалась тоска — пил. Работал и пил, пил и работал. Выгоняли за пьянку, вновь принимали, я жил по углам, на съемных квартирах. Да ты знаешь, я тебе рассказывал. Да, собственно, и рассказывать нечего. Никчемный человек Павел Сгорбыш.
Иное дело — твоя мать. Святая женщина! Когда я позвонил ей, она ничего не стала отрицать. То есть это она мне позвонила. Совсем я запутался. Помнишь, ты дал ей номер моего телефона? Я же услышал имя и обо всем догадался. Нетрудно сложить два и два. Эвелина само по себе имя редкое. А уж Эвелина Вячеславовна… Она тоже догадалась, что за Павел Сгорбыш работает вместе с ее сыном. И тут же мне позвонила. Она боялась, что… В общем, боялась. Ты не сказал, что женщина, которая мне будет звонить, твоя мать. Сказала она. Сама начала этот разговор, и я тут уж все понял. Она не умеет врать. Я же говорю: святая женщина!
Мы ведь с тобой могли и не встретиться. Я не знал, что у меня есть сын, а она забыла о моем существовании. Столько лет прошло! До сих пор слышу ее взволнованный голос:
— Не понимаю, Павел, как это случилось? Почему? Почему вы все-таки встретились? Злой рок какой-то! И Леня к тебе прикипел. Только и слышу: Сгорбыш да Сгорбыш. Андрей просто с ума сходит! А меня это мучает. Леня на него совсем не похож. И по характеру. Я чувствую: что-то случится. И все время боюсь.
Ее муж все знал. Но тридцать лет я не появлялся, и он привык считать тебя своим сыном. Никому и в голову не приходило, что он тебе не отец. Ну, не похож ты на него, значит, похож на мать! Тебя воспитали как Петровского. Все считают, что у тебя отцовская хватка. Это я замутил воду. Заладил:
— Нам надо встретиться, нам надо встретиться…
— Чего ты хочешь? — спросила Эвелина.
Чего я хотел? Да я и сам толком не знал. То ли рассказать тебе обо всем, то ли не говорить? Мы несколько месяцев работали бок о бок, и вдруг… Вот я тобой гордился! Помнишь, я сделал тебе портфолио? Моя настольная книга, за последнюю неделю жизни я пролистал ее раз сто. Это мой сын! И похож
— Нам надо встретиться, нам надо встретиться…
— Хорошо, — согласилась наконец Эвелина. — Но ты придешь под видом фотографа, и Андрей ничего не будет знать.
Я вынужден был согласиться. Твой отчим никогда меня не видел. Мы раньше не встречались. Фамилию он знал, под снимком на обложке журнала была подпись. Знал, что отец ребенка — тот самый фотограф. Но в лицо меня не знал. Мы договорились встретиться в пятницу вечером. Попутно я решил завезти на Рублевку альбом с фотографиями. Помнишь заказ на Сидора Михайловича? Тебе я, разумеется, ничего не сказал. Решения никакого у меня не было, просто желание увидеть Эвелину. Поговорить с ней.
Вечером я напился. Она ведь сказала: на Рублевку! И я понял, что Эвелина — женщина богатая. Разумеется, я слышал о госпоже Петровской и ее муже миллионере, но я ведь не знал фамилии человека, за которого Эвелина вышла замуж, а светскими сплетнями не интересуюсь. У меня и своей работы хватает. Фотографии в журналах не рассматриваю, кроме своих, разумеется. А тут я сообразил: Эвелина Петровская! Так вот кто это! И ее сын… А ты, выходит, все это время водил меня за нос. И я напился. Во-первых, от обиды. Ты меня обманул. Во-вторых…
Кто я и кто она? А я, дурак, настоял на встрече! Явиться к ней в таком виде? Рассказать о своей жизни? Да о чем рассказывать-то? Слезно о чем-то просить? О чем? В общем, я был раздавлен. Купил водки, пива, и… Слово было нарушено, но разве теперь оно имело какое-то значение? Не существует слов, которые могли бы меня в тот момент остановить. В таком виде ты меня и застал. Помнишь?
Я не нашел ничего лучше, как напиться. Видишь, какой я трус? А потом…
Потом наступил тот злополучный день. Пятница. Я уже не хотел ехать, но деваться некуда. Сам напросился. Я старался с тобой не общаться, все время боялся, что проговорюсь. Язык у меня чесался. Это все равно что иметь в кармане редчайший алмаз и не иметь возможности кому-то его показать. С таким настроением я и поехал на Рублевку. Побрился, разумеется, переоделся, облился одеколоном, с утра не пил. Сначала я завез альбом. А уж потом поехал к Петровским.
Меня встретила горничная и провела к хозяйке. Аппаратуры при мне было немного, так, для виду. Никакой фотосессии мы не планировали. Но фотоаппарат при себе был. Пленочный. Эвелина меня поначалу не узнала. Зато я ее сразу узнал! Она стала еще красивее! Передо мной была настоящая дама, светская львица, и я стоял пред ней не дыша. Надо отдать должное твоей матери, она женщина деликатная. Сделала вид, что не замечает перемен, произошедших во мне, предложила кофе. Мы сели.
И в этот момент к твоему отцу приехал важный гость. Эвелина сказала, что ненадолго должна меня оставить. Черт дернул меня подойти к окну! Они расположились на лужайке перед домом. Я пригляделся и обомлел: в гости к Петровскому пожаловал мой знакомый, Сидор Михайлович! Директор комбината. Один, без второй половины. Вернулась Эвелина, сказала:
— У них деловая встреча. Я в дела Андрея не лезу.
— Что за дела? — вскользь поинтересовался я.
— Компания мужа строит новый микрорайон рядом с комбинатом, а директор отрезает его от коммуникаций. Вот уже полгода не могут договориться, — с досадой сказала она. — Ну да ладно. Давай о нас. Чего ты хочешь?
Я уже ничего не хотел. С меня было достаточно. Я видел все: дом, участок, прислугу… Надо признаться, твой отчим сделал ее счастливой, чего никогда не смог бы сделать я. Если деньги — это и есть счастье, то у нее его было довольно. Я замялся. Потом извинился. Начал оправдываться. Сам, мол, не знаю, зачем приехал.
— Павел, ты все такой же, — с досадой сказала она. — Ленька пошел в тебя. Тоже не знает, чего хочет. Сколько я с ним горя хлебнула!
— Почему у тебя нет детей, кроме него?
— Я не хотела. Да и врачи не рекомендовали. Роды были тяжелые, делали кесарево, они сразу предупредили, что второй такой операции я могу и не выдержать. Андрей любит меня безумно, вот он и настоял, чтобы… В общем, у меня один сын.
— У нас, — мягко поправил я.
— Хорошо. У нас. Я и рада, и не рада, что так случилось. Что вы встретились. И ты теперь все знаешь. С одной стороны, мне все время хотелось сказать Лене правду, а с другой… К чему? Что это изменит?
— Да, менять ничего не надо.
— Я рада, что ты это понимаешь.
Разговор становился все мягче. Мы начали друг друга узнавать. Я сказал, что часто ездил на ту улицу, где она жила в общежитии. А последнее время езжу туда с тобой. И добавил:
— Должно быть, это предчувствие. Мне немного осталось, вот я и…
— Перестань, — отмахнулась она. — Ну какие твои годы?
Пригляделась и тихо спросила:
— Паша, ты что, пьешь?
— Нет, — я опустил глаза, потом честно признался: — Да. Но вот уже три месяца… Я тебе клянусь!
А потом… Потом нас прервали. Ей позвонили. Видимо, звонок оказался важный. Она извинилась и ушла. Не знаю, сколько было времени, на часы я не смотрел. Но день клонился к закату, на лужайке пировали и говорили о делах. Эвелина ушла, а я подошел к окну. Она отсутствовала долго, и черт меня дернул спуститься вниз! Машинально я повесил на шею фотоаппарат. Профессиональная привычка. Без него я и в магазин за хлебом не выхожу, как будто с ним срослись.
Они сидели у бассейна, твой отчим и директор комбината. Я подошел достаточно близко и, чтобы меня не заметили, спрятался за кустами. Слышно было хорошо. Они уже выпили водки и теперь закусывали шашлыками. А разговор шел на повышенных тонах. Я понял, что директор комбината вымогает взятку. Причем огромную. Твой отчим не собирался платить и сказал, что уже построил собственную котельную. Сидите, мол, на своих коммуникациях, как собака на сене, а мой микрорайон будет полностью автономен.
— Тогда зачем ты подослал ко мне сынка? — услышал я.
В общем, твой визит на комбинат Сидор Михайлович истолковал по-своему. И вот тут это и случилось. Они выпили еще и, что называется, перешли на личности, ведь договориться им так и не удалось. Я понял, что они давние знакомые.
— Я знаю, что ты виагру пачками ешь, чтобы трахать и молодую жену, и свою любовницу, которая живет в двух шагах от меня, здесь же, на Рублевке, — сказал твой отчим.
— Зато я вырастил своих детей. А ты — чужого. Спрашивается, кто из нас импотент?
— Откуда знаешь? — захрипел Петровский.
Оказывается, мир тесен. Мы даже не предполагаем, насколько! Помнишь холеную блондинку? Лелю, кажется? Любовницу директора комбината? Так вот, она родилась в тот же день, что и ты, в том же роддоме. Ее мать и твоя лежали в одной палате. И Эвелина, еще девочка, проговорилась соседке. Ребенок, мол, у нее не от мужа. Та сказала как-то дочери, дочь — любовнику, когда услышала фамилию. „А не те ли это Петровские…?“ Эвелина, к несчастью, имя редкое. Я же говорю: мир тесен. Что мы все и узнали в тот вечер. Твой отчим, директор комбината и я.
То ли выпили они много, то ли директор задел его за живое, но слово за слово, твой отчим рассвирепел, схватил шампур и с размаху воткнул в глаз Сидора Михайловича. А я в это время щелкнул затвором фотоаппарата. Спроси меня, зачем я это сделал, не отвечу. Скорее всего, машинально. Но я сделал несколько снимков. Раздались щелчки. Твой отчим обернулся и меня увидел. В это же время меня увидела и твоя мать, которая не нашла гостя наверху и отправилась на поиски. Она вскрикнула, а я кинулся бежать. Она махнула рукой:
— Паша, сюда!
— Кто это?! — заорал Петровский. — Откуда?!!
В общем, благодаря Эвелине мне удалось уйти в заднюю калитку. Я кинулся к лесу. В это время Петровский опомнился. Прибежали секьюрити, засуетились. Я же улепетывал, как заяц, прижимая к себе фотоаппарат. Трещали кусты, я несся, не разбирая дороги, пока не выбежал на шоссе. Я уже знал, что меня найдут. От трупа он каким-нибудь образом избавится. Прислуга будет молчать. Да и не видел никто, как все случилось. Только мы с Эвелиной. Денег у Петровского достаточно, всех подмажет. А меня они достанут из-под земли.
Я все это понял. Пойти в полицию? Но ведь дело касалось моего сына и Эвелины! Что будет с ней? Ее покой мне никак не хотелось нарушать. Лучше исчезнуть. Первым делом я собрал кое-какие вещички и сбежал. Через неделю опомнился: и долго я буду от них бегать? Мне нельзя в полицию, мне нельзя к ней. Я решил, что если и покажу фотографии, то только одному человеку — тебе. Но как это сделать?
Вот тогда я и придумал оставить снимки в старом доме, который куплю на все свои сбережения где-нибудь в глуши. Что касается Насти… Я ведь хорошо тебя знаю, сынок. Знаю, что ты мерзавец, уж извини. Мы шесть месяцев проработали бок о бок. Взять историю с пари. Ай-ай-ай! Вот и все, что я могу тебе сказать. Ты слишком уж Сгорбыш. В тебе таится огромная разрушительная сила. Но в природе все гармонично. Она не могла не создать противовес, женщину добрую и чуткую, которая одновременно будет иметь на тебя влияние. Ты и мучился столько времени, потому что был уверен: где-то она есть. Но все никак не мог ее найти. Ваши пути не пересекались. Ее нашел я.
Настя — это сокровище. Быть может, она не очень умна и немного проста, но она то, что тебе нужно. Если вы все-таки встретитесь, значит, это судьба. Значит, я все сделал правильно.
Что касается меня… За эту неделю я понял: мне нет места в твоей жизни. У тебя большое будущее, и такой отец тебе уж точно не нужен. Я не хочу, чтобы, узнав правду, ты посмотрел мне в глаза. Я этот взгляд не выдержу. В общем, я позволю себя убить. Трус Павел Сгорбыш в конце жизни совершил мужественный поступок.
Я оставлю ключ от дома в рюкзаке, а рюкзак — в камере хранения на Павелецком вокзале. До конца месяца. Фотографии отпечатаны в походном порядке, в студии у приятеля. Там же написано это письмо. Об остальном надо подумать. Я еще не придумал, каким путем подвести тебя к Насте. Пока у меня есть только идея купить дом на имя твоей невесты, и в запасе осталось не так уж много времени. Ты об этом еще не знаешь. Не знаю и я: быть или же не быть? И чем все закончится?
Если ты так ничего и не узнаешь, не беда. Прожил же ты тридцать лет в неведении? Значит, так тому и быть! Оставайся Петровским! А главное, сынок, не наделай глупостей. Хорошенько подумай, прежде чем на что-то решиться.
Если же ты нашел это письмо и фотографии, значит, ты нашел и Настю. Желаю вам огромного счастья и много детей. Ведь ты об этом мечтал. Теперь мне на том свете будет спокойно. Я сделал все, что мог. Думаю, я, как твой отец, хоть немного, но реабилитировался.
Жаль, что все так вышло. А может, оно и к лучшему?
На этом письмо заканчивалось. Я взялся за снимки. Четыре фотографии, на которых мой о… Отчим? Как его теперь называть? В общем, он и Сидор Михайлович, директор комбината. Я и забыл, что мой о… Он левша. Потому и удар был нанесен в правый глаз. Они ведь сидели друг против друга. Я-то не левша. Раньше думал, что это не передается по наследству, но теперь… Какая, к черту, наследственность!
Он втыкает шампур в глаз директора комбината. Как это называется? В состоянии аффекта? Под влиянием винных паров? Но все равно: он убил. Секьюрити тут же все подчистили. Труп отвезли в дом любовницы и скинули в бассейн. Орудие убийства, шампур, спрятали в розовый куст, одежду разложили на веранде. Вот почему в бассейне не было крови. Его убили с час назад и совсем в другом месте. Они же вызвали полицию.
А потом и хозяйка дома «повесилась», косвенно признавшись в убийстве. Я уверен, что и мать ее скончалась. От сердечной недостаточности или по другой причине. Та самая женщина, что лежала с Эвелиной Петровской в роддоме в одной палате. Нечего молоть языком. Видимо, это и есть самое больное место моего о… В общем, его. Любимая женщина, семья. Он хочет, чтобы все считали меня его сыном. Теперь ведь никто не знает правды. Только моя мать и он. Отсюда нервные срывы, пощечина, которую он мне влепил. Не мне. Павлу Сгорбышу. Врагу. Вот почему Павел был стерт с лица земли! Саму память о нем хотели уничтожить! Какая ненависть! Тридцать лет Петровский ненавидит Сгорбыша!