Наследник Петра. Подкидыш
Шрифт:
А дальше Новицкий получил разъяснения, почему первым по этому пути придется идти именно ему.
– Человек моего возраста при переносе забудет вообще все, что помнил, причем с гарантией. У тебя же есть шансы, и их можно сильно увеличить регулярными тренировками. Правда, они могут показаться довольно неприятными.
Сергей уже совсем было собрался огрызнуться – мол, много вы понимаете в неприятностях! – но глянул на дядю Виталия и промолчал. Кажется, тот на самом деле когда-то любил его мать.
Потом начались упражнения, на которые приходилось ездить во Фрязино, потому что аппаратура стояла там и для перевозки не предназначалась. Первое время зайцем, а потом, когда Сергей опоздал из-за того, что его ссадили с электрички, за деньги. Дядя Виталий сначала
Тренировки же происходили следующим образом.
Молодому человеку вручался какой-нибудь неудобочитаемый текст, который следовало запомнить. Чаще всего это были отрывки из той самой монографии, причем дядя Виталий, кажется, специально отбирал их так, чтобы смысла там было поменьше, а цифр – побольше. После того как текст более или менее откладывался в памяти, на голову Новицкому надевался обруч, подключенный к приборной стойке, затем нажималась кнопка, и юноша очень качественно получал по мозгам в самом прямом смысле этого слова. Поначалу он вообще не сразу вспоминал, что это за место и какого черта его сюда занесло, но под конец уже мог, отдышавшись, выдать не меньше половины того, что запомнил перед очередным ударом.
Отвлекшись на воспоминания, молодой император чуть не пропустил момент, когда Остерман закончил свое выступление. Но все же вовремя спохватился, чтобы успеть пресечь поползновение Головкина, который, кажется, хотел объявить о завершении сегодняшнего совещания.
– Господа, – привстал Новицкий, – честно скажу, я не ожидал услышать столь разумных и безусловно полезных речей, кои были произнесены здесь уважаемыми Гавриилом Ивановичем и Андреем Ивановичем. У меня тоже родились некоторые мысли по затронутым вопросам, и я прошу вас их не только выслушать, но и сделать скидку на то, что вникать в столь глубокие тонкости мне до сих пор не приходилось. Однако, кроме этого, я прошу вас также немедленно указать мне, если я где-то буду не прав. И не только потому что я ныне всего лишь ассоциированный член сего досточтимого Совета, но и войдя в разумение следующего. Император, который поставил дело так, что никто из подданных не смеет указать ему на совершаемые ошибки, обречен на неудачи. Пусть не сразу, но они обязательно перечеркнут все то полезное, что он смог сделать на благо державы. Итак, вспомним, что новоторговый устав одна тысяча шестьсот шестьдесят седьмого года от рождества Христова подтвердил замену различных сборов единой пошлиной в размере десяти денег с рубля, что логически завершало преобразования, начатые с введением Уставной грамоты в одна тысяча шестьсот пятьдесят четвертом году. Однако ныне…
Долгоруков говорил полчаса. Головкин – почти два, а Остерман – два часа десять минут. Сергей замечал время по здоровенным стоячим часам с маятником, которые гулко и редко тикали в углу Золотой палаты. Себе молодой император поставил задачу хоть немного, но перекрыть рекорд своего учителя и был полон решимости с ней справиться.
Это ему удалось, хотя он для большей честности состязания не стал учитывать времени небольшой паузы, возникшей примерно посредине его выступления. Головкин долго крепился, всякий раз отворачиваясь, когда желание зевнуть становилось нестерпимым, но от этого у него, похоже, заболела шея, так что в очередной раз поворот у него просто не получился.
– Неужели вам неинтересно? – с таким искренним огорчением спросил молодой царь, что Гавриил Иванович смутился и забормотал что-то насчет трудного дня и преклонного возраста. А Сергей, благосклонно выслушав его и сказав нечто соболезнующее, продолжил свою речь.
Наконец часы показали, что можно закругляться, и Новицкий прямо посреди очередного рассуждения заявил, что у него пока все, и сообщил Совету о своем грядущем отъезде. Совсем было павшие духом верховники, поняв, что тягомотина, кажется, на этом закончится, без возражений одобрили путешествие.
– Спасибо, господа, – чуть наклонил голову Сергей, – сегодня я услышал много нового и надеюсь, что в последующие разы, когда мне вновь доведется здесь присутствовать, нового и интересного будет еще больше. Кто там поближе – разбудите, пожалуйста, Христофора Антоновича, и мы вас покидаем, у нас еще много дел в связи с подготовкой к отъезду.
Глава 22
Путь в Питер начался с того, что ранним утром пять десятков всадников и шесть небольших пароконных карет собрались у Кремля, где был назначен старт путешествию. Миних быстро провел нечто вроде переклички, в процессе которой убедился, что солдаты и младшие офицеры присутствуют в полном составе, Елизавета со своей мини-свитой тоже, а больше его никто и не интересовал. Была подана команда, и процессия с генерал-аншефом во главе двинулась к каменному мосту через речку Неглинную, за которым начиналась Тверская улица.
Сергей ехал верхом, имея в виду пересесть в карету после обеда, потому как сильно сомневался, что сможет выдерживать в седле по десять часов в день. И глазел по сторонам, потому как Петр Второй проезжал по Тверской всего один раз, три года назад, когда только явился в Москву. Правда, сам Новицкий бывал на этой улице гораздо чаще, но зато в другом времени, поэтому теперь ему было на что посмотреть.
Главных впечатлений было два. Первое состояло в том, что улица оказалась неожиданно узкой, только-только разъехаться двум каретам. Второе – она интенсивно застраивалась, причем исключительно каменными домами. По теперешним меркам, улица была довольно длинной, кончаясь примерно там, где и в двадцать первом веке. Но никакого Белорусского вокзала на том месте, естественно, не было, а торчала будка и два полосатых столба по обочинам. Тут кончалась Москва. Сразу после заставы начинался бывший Тверской, а ныне Петербургский тракт с полями и перелесками вдоль него.
Дорога была не просто хорошей, как обещал Миних, а отличной по местным меркам. Впрочем, Сергей уже знал, что таковой она будет только до Черной Грязи.
Туда кавалькада добралась часам к одиннадцати дня, но останавливаться, несмотря на наличие ямской станции, не стала. Обед был запланирован в селе Гомзино, стоящем примерно на месте будущего Солнечногорска, а вообще за первый день предполагалось добраться до Клина. Дорога действительно стала чуть похуже, но не намного. Во всяком случае, скорость движения восемь – десять верст в час поддерживалась легко.
Новицкий пребывал в некоторой эйфории. Во-первых, это можно было считать первым в его жизни нормальным туристическим походом. Потому как до учебы в Центре ему как-то не довелось никуда сходить: семейная обстановка не позволяла. Потом же были не походы, а марш-броски по программе курса «основы выживания», и никаких хоть сколько-нибудь приятных воспоминаний после них не осталось. Сейчас же – красота! Даже сказал бы лепота, но времена все-таки уже не те.
Впереди как минимум десять дней пути, и все это время он будет никому ничего не должен! В первую очередь себе, но все работы по подготовке к запуску маяка остались в Москве и как-то движутся, не требуя его участия. Совет – там же, и слава богу, ибо надоел. Правда, по приезде в Питер придется вникать в дела города и флота, ведь это обещано Миниху, но до города на Неве еще ехать и ехать. Причем путешествие, как это ни странно, напоминало Новицкому дорогу до Фрязино.
До встречи с дядей Виталием ему не доводилось проезжать по этой ветке. Чаще всего молодой человек ездил в Сергиев Посад, в гости к бабушке, пока та не умерла. И в основном на александровской электричке, которая практически всю дорогу неслась со стокилометровой скоростью, почти не делая остановок. Фрязинская же ползла от силы сорок, останавливаясь чуть ли не у каждого столба. И пейзажи вокруг были какие-то… ну прямо патриархальные, особенно на последней трети пути. Леса, дачные поселки, застроенные не коттеджами, а домиками-скворечниками советских времен на участках в шесть, а то и четыре сотки. Сергей, глядя в окно, не мог отделаться от ощущения, что он едет по какой-то другой стране, где темп жизни на порядок ниже, чем тот, к которому он привык.