Наследник Тавриды
Шрифт:
Бросив булку, император принялся за кисель.
— Хорошо, побольше благоразумия! — раздраженно заявил он, передразнивая лейб-медика. — Будем благоразумны! Попробуйте, мадам, это питье. Оно имеет дурной привкус.
Пригубив из бокала, императрица тоже нашла, что смородиновый кисель кисловат.
— Вся местная вода такая, — оправдывался Виллие. — Здесь не так, как в Петербурге.
— Почему же прежде мы этого не чувствовали?
Пришлось вылить кисель и в присутствии государя откупорить бутылку бордо. Хотя вина никому не хотелось.
12-го наступило облегчение. Температура спадала всякий раз, как медику удавалось вызвать испарину. Но неравная борьба с жаром отняла последние силы. Через два дня при попытке встать и самостоятельно побриться Александр упал в обморок. Его привели в чувство, натыкав за уши пиявок.
— Уходите! — Если бы государь мог кричать, он бы сделал это.
Виллие, явившийся со слабительной микстурой, заплакал.
— Ваше величество, вы гоните меня, как если бы от моих услуг вам становилось хуже.
— Но мне хуже!
Однако, видя несчастное лицо баронета, Александр смягчился.
— Не сердитесь. У меня свои причины так говорить.
Выйдя от него, лейб-медик остановил князя Волконского:
— Ни малейшей надежды спасти нашего обожаемого повелителя. Надобно дать ему причаститься.
Петр Михайлович переменился в лице.
Государь и сам просил позвать священника.
— Исповедуйте меня не как императора, а как простого мирянина, — попросил он.
Больше часа Александр оставался наедине с исповедником, потом позвал жену и, держа ее за руку, слабым, но ясным голосом сказал:
— Странно, не правда ли, расставаться, когда все так хорошо устроилось для нас двоих? — и, увидев, что она плачет, добавил: — Я никогда не был так счастлив, как здесь с вами. Благодарю.
Лиз зарыдала. Она собиралась уйти первой. А оказалась брошенной сиротой.
С 15 ноября Александр впал в тяжелую горячку, не мог говорить, но еще какое-то время узнавал окружающих. Елизавета Алексеевна сидела рядом с ним. Иногда она наклонялась, чтобы он мог коснуться губами ее щеки, и ощущала слабый, как дыхание, поцелуй. Последние сутки государь почти не приходил в сознание.
19 ноября около 11 утра наступила развязка. Елизавета Алексеевна сползла со стула на пол, с трудом встала на колени и начала молиться. Потом перекрестила мужа, поцеловала и закрыла ему глаза. Ее увели. «О, матушка! Я самое несчастное существо на земле! Я осталась жива после потери ангела доброты и кротости. Великий Боже, что за судьба! Где убежище в этой жизни? Когда думаешь, что все устроилось к лучшему, приходит горе».
Именно тогда от тела императора отделился бесплотный двойник, отправившийся в долгое странствие. Солдат, стоявший на часах у дверей дома, услыхав о смерти государя, не поверил:
— Да как же? Я только что видел, как его величество вышел в город. Такой сутулой спины и опущенных плеч ни у кого нет.
Глава 9
Междуцарствие
25 ноября 1825 года. Санкт-Петербург.
Никс любил сердиться и хмуриться на службе: ему казалось, что это предает солидности. Однако, переступив порог Аничкова дворца, он сбрасывал с плеч день. В сторону летела шинель, стаскивались сапоги, и размашистые шаги в коридоре возвещали детям: «Я дома!» Мелкое племя знало, что из papa можно вить веревки. Запрягать в игрушечную повозку, кататься верхом, требовать строить кукольный дом (лучше крепость) и накрывать вешалку ковром, делая из нее вигвам.
— Ты в младенчестве не наигрался, — хохотала Александра.
У Саши и Мари были гости. Расставили в детской маленький столик, на него игрушечную посуду, закуски, угощения, сладости. Все шло чинно, пока не ворвался papa и не заявил:
— Я со службы. Съем слона.
Мари взвизгнула и полезла к нему с эклерами. На правах любимицы ей позволялось измазать родителя кремом.
Часы ударили шесть раз, и вступивший в комнату камер-паж доложил, что внизу его высочество ожидает генерал-губернатор Петербурга Милорадович. По срочному делу.
Никс досадливо поморщился. Ему вовсе не улыбалось представать перед графом в сливках и с Мари на шее. Дочка как раз заканчивала пальцем рисовать papa правую бровь белого цвета. По знаку Александры няня забрала протестующую девочку. Жена подала мокрую салфетку. Великий князь оттер физиономию и с явной неохотой двинулся вниз.
По приемной скорыми шагами ходил генерал-губернатор, поминутно хлопая здоровенным белым платком и орошаясь слезами.
— Что с вами, Михаил Андреевич, — озадаченно осведомился царевич. — Беда?
Милорадович втянул в себя воздух, чтобы успокоиться. Но произведенный им звук больше напоминал громовые рыдания.
— Его величество умирает. — Он протянул Никсу письма Волконского и Дибича с юга. — Есть слабая надежда…
Ноги у Николая подкосились.
— Как же так? Ведь он был здоров, — только и мог выдавить царевич. — Как сказать maman?
— Ее величество знает, — тотчас отозвался граф. — Я только что от нее.
Никс с неодобрением покосился на генерал-губернатора. Он догадывался об отношениях матери с этим человеком. Но все же следовало вперед известить его, а не наносить ей удар в самое сердце.
— Вдовствующая императрица умоляет вас прибыть во дворец, — продолжал Милорадович.
— Я… я сейчас позову жену.
Никс настолько растерялся, что не знал, как действовать дальше. Пожалуй, это он нуждался в матери, а не она в нем. Спотыкаясь, великий князь поднялся обратно к детской, вызвал Александру и прямо в коридоре у дверей выпалил все. Молодая женщина побледнела. Впрочем, царевич и сам стоял ни кровинки в лице.
— Вот, вот, вот наше положение! — сиплым от волнения голосом прошептал он. — Ни один документ не обнародован. Никто ничего не знает. Вся страна считает Константина наследником. Если с государем случится несчастье, мне не будут повиноваться. Могут произойти столкновения.