Наследник Тавриды
Шрифт:
— Найди, Федора Ивановича. Скажи, кузина зовет.
Толстой явился как джинн из лампы. Если бы он промедлил минуту, то между готовым к бою генералом и его стремящейся к отступлению знакомой произошла бы заминка. Но граф поспешил. Он прикинулся, что ошибся дверью, бурно извинился и при этом так красноречиво пересыпал карты и побрякивал серебром в кармане, что Курута поневоле заинтересовался.
— Ах, господа, какой случай! — прощебетала Аграфена. — Позвольте представить, генерал, мой кузен граф Федор Толстой. Теодор, это Дмитрий Дмитриевич. Извините, господа, я на минуточку…
По неловкой ужимке, которую она изобразила, оба поняли: даме надо отлучиться. Пускай ее. Долго она не задержится. А пока мужчины могут скоротать время.
— Генерал, идемте к нам. Мы буквально за стеной. Сестра не будет досадовать.
Курута поколебался. Но выпитое уже тяготило его желудок, ему приятно было бы усесться, а не стоять столбом. И он позволил увлечь себя за карточный стол, где время останавливает ход. Излишне говорить, что Груша не пришла ни через минуту, ни через две. Полчаса миновало, когда цыганка Таня заглянула к играющим и сообщила, дебарыне дурно и она прилегла в хозяйской комнате на диван.
— От шампанского бывает, — бросил Федор. — Лучше б кузина пила водку.
В это время генерал понтировал и только махнул рукой, мол, ладно, потом. Для начала Толстой позволил ему выиграть трижды кряду. Дальше проиграть по мелочи, сущие пустяки. И опять два раза повернул колесо фортуны в пользу гостя. А когда азарт захлестнул беднягу, начал его обирать. Деньги, кольца, табакерка с портретом великого князя несколько раз переходили из рук в руки. Федор давно мог забрать их себе и уйти, но помнил слово. Никакого письма на груде ассигнаций не появилось. Он позволял Куруте время от времени возвращать себе что-нибудь из проигрыша, только для того, чтобы не отпустить его от стола.
Свечи выгорели до половины. А искомый листок отсутствовал. Американец начинал злиться. Наконец он методично выгреб у противника все подчистую. Генерал был заметно пьян: по уговору с Толстым, один из слуг постоянно подливал ему портера, что после водки не ведет к добру.
— Как же я поеду обратно в Варшаву? — проревел Курута, стараясь сосредоточить взгляд на эмалевом изображении Константина Павловича.
— Разве вам нечего больше поставить? — любезно осведомился Толстой. — Найдите хоть закладное письмо. И разом отыграетесь.
Гость хитро прищурился.
— Письмо. Да, письмо. Не закладное. Но ты не лезь, не лезь. Это, брат, такое письмо! Дороже, чем весь Санкт-Петербург! Во как!
Бумажка, по виду старая, легла на груду ассигнаций. Федор нехотя сдал карты. Играл с ленцой, нарочито затягивая развязку. Ждал, когда генерал сам отвалится от стола. Курута оказался мужик крепкий. Но в какой-то момент и он, низведенный портером до степени младенца, перестал удерживать голову. Толстой услышал, как генеральский лоб стукнулся о доски, и поздравил себя с удачно проведенным вечером.
— Аграфена, войди.
Женщина появилась на пороге бледная и усталая. Будто это она ночь напролет возилась с дядькой цесаревича.
— Я и не знал, что у меня такие полезные родственники! — рассмеялся Федор. — А что за бумажка? Вряд ли ты стала бы беспокоиться из-за любовных записок. Твой генерал не ревнив.
Лицо Груши стало отстраненным и замкнутым.
— К моему мужу это не имеет никакого отношения. — Она взяла со стола письмо и, чуть помедлив, добавила: — Ко мне тоже.
Варшава.
Осень в Варшаве гораздо теплее, чем в Петербурге. Дворец Бельведер был окутан листвой, в которой среди желтого и алого еще господствовал зеленый. Утки с пруда и не думали подаваться в чужие края, а пирамидальные тополя у берега тянули к небу по-южному поджарые тела.
— Благодарю, обед был прекрасный. — Император отложил салфетку. — Я вижу, семейная жизнь пошла вам на пользу, дорогой брат.
Константин Павлович довольно хрюкнул и сделал гостю радушный знак, приглашая его в курительную комнату. После сытной трапезы табак — лучшее лекарство от несварения желудка.
— Я сейчас присоединюсь к вам. — Александр хотел остаться наедине с молодой супругой великого князя. Ей после свадьбы был пожалован титул княгини Ловицкой. Или Лович, как говорили в Польше. Русские остряки находили тут намек на умение хитрой шляхтянки поймать в силки доверчивого царевича. Но видит Бог, сам государь ничего подобного сказать не хотел. Жаннета ему нравилась.
Мягкость, изящество, прекрасное воспитание и золотое сердце соединялись в этом небесном существе. Говорили, что, «танцуя гавот, она проскользнула в сердце великого князя». Белокурая, с бледно-голубыми глазами и светлыми ресницами, княгиня напоминала портрет, сделанный пастелью. Александр всегда предпочитал полек. В Петербурге блистало целое созвездие: сестры Потоцкие, Собаньская, Стройновская, Влодек… Но и в их кругу Жаннета не потерялась бы.
— Вас что-то огорчает, дорогая сестра? — спросил император, доверительно беря молодую женщину за руку. — Сегодня вы весь день печальны.
Лович отвела глаза.
— И вчера, я заметил, у вас веки припухли, — настаивал Александр. — Уж не обижает ли вас Константин?
— Нет, что вы! — всполошилась она. — Его высочество ангел.
Августейший гость усмехнулся. Константина называли по-разному… Видно, она и вправду любит мужа.
— У моего супруга доброе сердце, — в запальчивости произнесла Жансю. — И… быть может, это ему вредит.
— Вы имеете в виду что-то конкретное?
— Видите ли, государь, — княгиня замялась, — прошлое не всегда легко выпускает нас из своих тисков. У вашего брата до меня была другая жизнь, и я не вправе требовать от него… В то же время я и не могу не огорчаться, видя, как мой дом…
— Ну же, — подтолкнул ее государь.
— Как мой дом, — набралась храбрости Жаннета, — посещает его бывшая люб… та женщина. И ведет себя запросто. Здесь ее сын, я понимаю. Нельзя отнять у матери дитя. Но уже вся Варшава говорит, будто великий князь… живет с нами обеими.