Наследник Тавриды
Шрифт:
— Это какой-то скандал! — раздался в двух шагах от Пушкина возглас по-французски. Граф Гурьев смотрел на Сабанеева с крайним возмущением. — Все иностранные консулы будут оскорблены тем, что награды их держав используются в маскараде!
— А вы не доносите государю, — простодушно отвечал поэт. — Презрение к орденам союзников подобает русскому генералу.
Гурьев покосился на собеседника и отошел. Вокруг разворачивалось пестрое действо. Шестнадцать пар шахмат устроили представление в обеденном зале. Два волшебника на ходулях управляли игрой, показывая длинной палочкой каждой из фигур ее ход. Танцоры в атласных костюмах двигались с балетной точностью. Гости окружили поле и наперебой давали советы распорядителям. Те принимали их с поклоном, так что каждый мог почувствовать себя гроссмейстером. Однако прежде чем начались ссоры и перепалки, игра финишировала: черный король получил мат от белой королевы одновременно с белым, взятым в плен королевой черных. Зрители разразились рукоплесканиями.
Пушкин вернулся в танцевальный зал, где заметил забавную сцену. Правитель канцелярии Казначеев ужом вертелся вокруг пухленькой белолицей особы, пытаясь пригласить ее. А девушка хмуро отказывала ему. Кажется, она была чуть кособока и, возможно, стеснялась, но полковник пристал, как банный лист. Наконец непреклонная сдалась и при звуке котильона протянула кавалеру руку. Они прошлись в паре весьма складно. Мрачное лицо дамы просветлело, разговор оживился. «Еще бы горбатую нашел!» — возмутился Александр Сергеевич. Сегодня он решительно не готов был смотреть на мир со снисхождением.
На следующее утро Липранди и Алексеев отправились в отель и нашли Пушкина еще в кровати. Он сидел, поджав под себя ноги, что-то самозабвенно строча на листке.
— Сочиняю оду вчерашнему собранию. — Поэт казался очень не в духе. — Вообразите, этот лизоблюд Брунов назвал нашего Милорда «королем сердец», а тот принял как должное!
— Ты же принимаешь как должное, когда в честь тебя палят из пушек, — пожал плечами Липранди. — По тому, что я слышу в городе, графа любят.
— Никто его не любит! — взвился Пушкин. — И, ради бога, Иван Петрович, прекрати хоть ты петь ему дифирамбы! А то мы с тобой поссоримся.
Алексеев понимающе кивнул:
— У их сиятельства прелестная жена. А наш ловелас таких грехов не прощает.
Липранди огляделся по сторонам. В комнате Пушкина царил беспорядок. Потолок и стены, как в Кишиневе, были измызганы нашлепками восковых пуль. К обоям булавками крепились какие-то бумажки, походившие на бабочек в коробке натуралиста. Отколов одну из них, полковник прочел: «Федор Толстой», а вторую: «Яблонский».
— Скоро здесь появится Воронцов?
Пушкин отбросил лист и спрыгнул с кровати.
— Хорошо, что напомнил. Месть своим врагам — первая христианская добродетель.
Липранди хотел что-то сказать, но Алексеев остановил его жестом.
— Оставь. Наш, если в кого вцепится, то или вызовет, или изведет эпиграммами. Дуэлировать с графом он не может, значит, остается второе.
— Это почему не могу? — негодующе воскликнул поэт. — Очень даже могу. Только пока не за что. А эпиграммы готовы. Слушайте, тут про всех гостей!
Он обрушил на приятелей каскад убийственных, но точных четверостиший, умея выставить напоказ самое больное место каждого. У Липранди в голове застряло только:
Пляшет Ризнич с римским носом, С русской жопою Рено…— Вы это… Александр Сергеевич, лучше никому не показывайте, — посоветовал полковник. — Право, многие обидятся. Вы и графа с графиней не пощадили.
— Не показывать? Вот еще! А зачем же я писал?
— Он очень ожесточился, — сказал Алексеев, когда приятели вышли от поэта. — Боюсь, отобранными сапогами здесь дело не обойдется.
Глава 10
Русалка
Финляндия. Окрестности Або.
Обычно Аграфена дрыхла до полудня. Поэтому утром в воскресенье, открыв глаза, генерал с неудовольствием обнаружил, что кровать пуста. Он-то собирался… ну да ладно. Запустив в волосы обе пятерни, Арсений Андреевич с силой взлохматил их, стараясь прогнать Морфея.
— Тишка!
Злодей не явился.
— Тишка!!! Твою мать!
Внизу послышался топот, точно к даче подскакала лошадь. Потом стук дверей. Грохот и поспешные шаги на лестнице.
— Барин, беда! — Денщик кубарем вкатился в спальню. Его сапоги испачкали турецкий ковер.
— Ее сиятельство! Эта… Там… У озера… Стреляется с госпожой Бухсгевден!
Арсений сморгнул. Секунду он не мог понять, в чем дело.
— Ее сиятельство, вишь, повздорила со здешними дамами, — захлебывался Тишка. — И вызвала Бухсгевденшу. Крику было!
Арсений схватился за голову. Не слушая больше, он кинулся одеваться. Насилу втиснулся в форменный сюртук. Правду Груша говорит, пора новый шить! Генерал догадывался, из-за чего сыр-бор. Чувствовал, что долго терпеть пренебрежение провинциалок его жар-птица не станет. До приезда Аграфены первой дамой в Гельсингфорсе слыла супруга начальника штаба корпуса госпожа Бухсгевден — здравомыслящая и немолодая особа. Закревский относился к ней ровно. Даже с почтением. Раздражала только бабья любовь перемыть чужие кости. Пока Груша каталась по Италиям, генеральша правила мирком корпусных дам и задавала тон размеренной жизни. Но явилась Солнце! И обожгло лягушачьи спины. Стоячее болото забурлило. «Кто она такая? Откуда взялась? Мы не обязаны принимать ее в кругу порядочных женщин!» По единодушному приговору, Закревский должен был выставить вертихвостку. Тогда бы заслужил уважение.
Однако задеть Аграфену оказалось нелегко. Знатна, богата, в дружбе с вдовствующей императрицей. И вдруг дуэль! Арсений наспех натянул сапоги, комом засунул рубаху в штаны. Когда застегивал ремень, понял, что руки дрожат. За кого он боялся? Глупее ситуации придумать нельзя!
Из страха, что коляску будут закладывать слишком долго, генерал вскочил на Тишкину лошадь и дал шенкеля. Денщик уже седлал вторую, думая нагнать барина по дороге. Озеро находилось в двух верстах. Может, чуть больше. Неважно. Здешний край — студеный, как блюдце вчерашнего чая, — имел свою красоту. Если бы не короткий день, не гнус над болотами, не холод, не сырость, не вареный народ — рай земной.
Аграфену муж заметил издали. Картинно изогнув спину, заложив левую руку за поясницу и вытянув правую вперед, она стояла на берегу у седого валуна. Ее медные волосы, собранные в простую косу, трепал ветер. Белая рубашка с коралловым мужским галстуком а ля Байрон была стянута в поясе кожаным ремнем. Разрезная юбка от амазонки не скрывала облегающих лосин. Дуэлянтка была, как всегда, скандально хороша.
Шагах в двадцати от нее находилась госпожа Бухсгевден. И… тоже держала пистолет. Арсению кровь бросилась в лицо. Только такая наглая тварь, как его жена, способна довести почтенную мать семейства до нарушения всех приличий.