Наследники Борджиа
Шрифт:
Князя в монастыре ждали. Завидев княжескую дружину, караульные тут же подняли решетку на воротах. Молодой князь и его ратники, позвякивая оружием и блестя доспехами, въехали на Соборную площадь. К Григорию тут же подбежал Феофан и низко поклонился перед княжеским скакуном, легко переступавшим длинными стройными ногами по выложенным на площади старым могильным плитам.
— Ждем, как ждем-то тебя, государь наш! — едва распрямившись, выкрикнул он. — Батюшка Геласий велел мне встретить тебя и проводить в церковь Гавриилову. Батюшка там литургию служит…
— Так ведь негоже во время служения в храм заходить, — засомневался Григорий, — обождем мы лучше, пока отслужат.
— Что ты! Что ты, государь, — замахал руками Феофан, — такого гостя знатного защитника нашего, заступника, батюшка велел звать, когда бы ни прибыл он…
— Что ж, коли так, с радостью я. — Гриша спрыгнул с седла.
Феофан тут же подхватил поводья княжеской лошади и передал коня сопровождавшему князя посланцу Геласия.
— Евлампий красавца твоего на конюшню отведет. А люди твои пущай покуда отдохнут маленько, — торопливо объяснял послушник,
— А почему не в соборе служба? — спросил Феофана князь. — Неисправно что? Не погорело ли? Пожарищем тянет…
— Пожаром-то от леса, от леса, государь, веет, от леса, — затараторил Феофан сбивчиво, — а что не в соборе, — он запнулся на мгновение, — так… так настоятель порешил. Сам-то владыка нездоров немного…
— А что стряслось у вас, что потребовалось войско целое звать да еще при полном при оружии? — с удивлением оглянулся вокруг князь Вадбольский. — Погляжу я, тишина и покой в обители, все порядком. Да и по дороге ничего не приметил я такого, чтоб взор встревожило.
— Так это батюшка Геласий тебе сам все расскажет, — также быстро ответил Феофан, а потом, помедлив, спросил осторожно: — В усадьбе-то, государь, неужто не видали поутру ничего на небе?
— На небе? — еще больше изумился Григорий. — Видали тучки, дождь прошел, а что?
— Ну, медлить некогда, — встрепенулся Феофан, — идем, государь, идем.
И устремился к церкви Архангела Гавриила. Гриша приказал ратникам спешиться и пока во всем слушаться Евлампия, а сам, пожав плечами, последовал за послушником. «Чудно как-то все, — мелькнуло у него в голове. — Войско зовут, а ворога как ни бывало. От кого оборонить-то просят?»
Сняв с головы боевой свой шлем, Григорий низко поклонился перед входом в церковь на паперти и вошел вслед за послушником внутрь храма. Народу на богослужении стояло много, яблоку негде упасть. Впереди, у алтаря, по чину занимали места священнослужители. Иеромонах Геласий, одетый в длинную, широкую фелонь, символизирующую багряницу Иисуса, занимал место игумена Варлаама. Поверх фелони на груди его сияли большой золотой крест, украшенный каменьями, и овальная икона в окладе, панагия, а вокруг шеи тянулась сложенная вдвое широкая лента, орарь — ангельское крыло покровителя. Слева от Геласия стоял келарь Михаил, чуть сзади — ризничий, уставщик, книгохранитель. За ними — вся остальная братия и прихожане. Мужчины из паствы занимали место по правую руку от входа, женщины — по левую. Ближе к алтарю, как и положено, стояли, кто помоложе, а почти у самого выхода — старики. Когда князь Григорий вошел в церковь, молебен почти завершился. Иеромонах Геласий вынес из Царских врат на амвон чашу со Святыми Дарами и готовился начать причащение молящихся. Все присутствующие громко пели молитву «Символ веры». Наконец, взяв в руки крест, Геласий встал с ним в открытых Царских вратах и произнес отпуст, поминовение, святому праведному Кирилле Белозерскому, святому Ферапонту и всем почитаемым на Белозерье светильникам Божьим.
Братия, а за ними и прихожане стали подходить к амвону за причащением и благословением. Отец Геласий подавал каждому разведенного с водой вина из потира на длинной деревянной лжице и кусочек сухого белого хлеба, частицу тела Господня. Затем молящиеся целовали большой серебряный крест в руках иеромонаха и, осенив себя крестным знамением, отходили.
Князь Григорий стоял в стороне, ожидая, пока Геласий отпустит прихожан. Проходя мимо князя, окрестные крестьяне низко кланялись ему и с удивлением взирали на боевые доспехи и оружие. Наконец Геласий освободился и тут же поспешил к Григорию. Молодой князь, омахнув себя троеперстием, припал к руке священника.
— Здравствуй, здравствуй, Гришенька, — приветствовал его иеромонах. — Благодарю тебя, что не откладывая явился ты на наш зов.
Хотя в церкви было темновато, Григорий не мог не заметить, что батюшка совсем осунулся с лица.
— Зов обители Кирилловой — закон для всех христиан здешних, — ответствовал князь. — Как кликнули, так и явился немедля. Окажи честь, батюшка, поведай, какая печаль нашла на монастырь наш и чем послужить могу я с дружиной своей.
Геласий с мгновение помолчал, раздумывая, затем предложил:
— Поди проголодались в пути ты и люди твои, княже. Изволь оттрапезничать с нами, чем Бог послал, а после обеда и расскажу я тебе о кручине, что нашла на нас.
— Благодарю, батюшка, отказаться не смею, — поклонился Григорий.
В сопровождении иеромонаха князь снова вышел на Соборную площадь. Феофан с помощниками уже разместили воинов Григория, а в трапезной вовсю накрывали к обеду столы. На первом этаже угощали прихожан, туда же келарь Михаил испросил разрешения князя пригласить его воинов. Самого же Григория двоюродный брат его повел на второй этаж трапезной, где обычно обедали монахи.
Они вошли в высокую сводчатую палату с белыми стенами, разделенную несколькими арками. Вдоль всей палаты тянулись длинные деревянные столы, поставленные «покоем» — буквой «П», и деревянные скамьи вокруг. На столах стояла простая деревянная и глиняная посуда: чугунки с горячим, латки, крынки, ковши и вместительные ендовы с квасом. Монахи обедали по девять человек за столом. При появлении иеромонаха, келаря и князя Григория все тут же встали со своих мест. Начинать еду в отсутствие старших не полагалось.
Геласий провел князя за центральный стол, где обычно обедали игумен и приближенные к нему братья. Перед едой, как водится, прочитали молитву хлебу. «Хлеб на стол, так и стол — престол, а хлеба ни куска — так везде тоска», — завершая молебен, Геласий вспомнил, как, бывало, в юности его говаривал отец, князь Шелешпанский. Затем провозгласил здоровье государя Иоанна Васильевича, митрополита и владыки Варлаама и только после этого разрешил преступить к трапезе. Еду в этот день подавали постную, начинался Успенский пост: варево из репы, капусты и свеклы, похлебку из гороха и сочиво. На третье, чтобы как-то сгладить впечатления утра, Геласий дозволил подать «утешение» — пироги с ягодами.