Наследники Фауста
Шрифт:
— За нами? — спросил господин Вагнер. Я кивнула. Я уже видела, как входят двое, кричат остальным, заламывают ему руки. Беглая ведьма, пособник чародея и его девка… Был выход. Быть может, тоже тупик, но хоть на минуту отсрочить…
Я пихнула Терезу в угол, бросила в нее пустым мешком и какими-то вожжами не то торбами: «Прячьтесь, укройтесь, чтоб не увидели!» Рванула модный широкий ворот своего нового платья — сшито было на совесть, порвать не смогла, только стащить ниже, непристойно открывая грудь и взбитую рубаху. Скинула чепец, освободила и пальцами раздергала косу. Он порывался еще о чем-то
— Да что же вы, в самом деле!.. — я сдернула с него берет и бросила под ноги; рывком притянула к себе; упершись руками в его плечи и подпрыгнув, села на мешок и подол платья вздернула выше колен. — Мы здесь вдвоем…
Дверь распахнулась. Он вздрогнул, как от удара. Я испустила сдавленный визг и закрыла лицо руками.
— Эй, кто тут? — повелительно рявкнул голос.
Мы не отозвались. Они — и вправду двое — подошли ближе. Я глядела сквозь пальцы. Солдаты, но не городской стражи, одеты куда более роскошно: так бы нарядилось огородное пугало, если бы захотело вволю потешить гордыню. (Может, курфюрстовы люди?) Оба здоровые, как быки — каждый на голову выше моего хозяина, усы и бороды топорщатся, на шляпах перья, пышные шаровары свисают едва не до полу. В руках у обоих факелы, на поясах мечи.
Солдат, наемников и прочих подобных людей я боялась с детства. Разум твердил, что они обычные парни, крещеные христиане, как и мы, что есть у них отцы и матери, жены и дети, просто ремесло у них такое — силой побарывать силу, и если не мешать им, то ничего страшного не случится. Но душа вопила: нет, все не так, они хуже турок и московитов, каждый из них сделает что угодно с тобой и с любым, кто слабее его, и Господь их не накажет, потому что служат они не Ему, а Марсу или иному свирепому языческому богу… Если я не обмерла без памяти на месте, то лишь оттого, что было недосуг.
— Эге-е… Что это вы тут делаете?
Тонкий и коварный вопрос. Жалобно всхлипывая, я сползла с мешка. Слава Господу, «друг моего сердца» наконец-то смекнул, что я задумала. Он не повернулся к ним, делая вид, что оправляет одежду, и вскричал срывающимся голосом:
— Кто… что вам надо?!
— Ты погляди, — сказал один другому, — это же ведьмин заступник, дружок Фауста. И с девкой!
— Вот погань! — ответил второй.
— Что делать будем?
— Я спросил, что вам нужно. — Ведьмин заступник оправился от смущения и заговорил сердито и нагло, как, вероятно, и подобает застигнутому блудодею.
— Ищем твою подружку, грязную польскую ведьму.
— Какую ведьму?! Ваши ведь сказали, она сгорела, и черти ее побрали, чего вы теперь от меня-то хотите!
— Сгорела-то сгорела…
— Придержи язык, — оборвал его первый. — Так что вы тут делали?
— Вас дожидались. Мы оба, я и эта добрая девушка, только и мечтали о том, как бы вас увидать… — Закинув руку назад, он ухватил меня за платье и притянул к себе. Я, продолжая всхлипывать, уткнулась ему в плечо. — Не тревожься, сердце мое, эти люди не причинят нам вреда.
— Ты мне дурака не валяй. Толком говори.
— Мы воздавали хвалу Венере. Или, чтобы вам было ясней, стремились осуществить нашу любовь.
— Ха! Предавались блуду — так это зовется!
— Собирались предаться. Если бы не ваша неусыпная бдительность, погибли бы наши души
— Это не твое дело.
— Так у вас дело не ко мне? Счастлив слышать. — Он обнял меня, заслоняя от факелов, и вежливо вопросил: — Быть может, на этом распростимся и займемся каждый… своим делом?
— Ну наглец! А вот мы тебя сейчас препроводим…
— Ты это брось, — сказал старший. — Твое дело — исполнять приказ, а время дорого. Марш!.. Хотя… Ну-ка, потаскушка, открой личико!
Я поспешила выполнить столь душевно высказанную просьбу.
— Да нет, дурак ты. Та была старая.
— Сам дурак, она же ведьма. А ну-ка перекрестись!
Последнее снова относилось ко мне.
— Ну ты ослище. Такую ведьму я тебе на любом углу… Эх, девонька, и не совестно? (Я отвернулась и не ответила.) Со стариком, да добро бы с почтенным человеком! Ты глянь-ка на себя: где он тебя валял?
— Не твое дело! — неожиданно для себя огрызнулась я.
— Ишь ты, потаскуха, как заговорила! А ну поди сюда…
— Брось, я сказал. Нашел время — по кобелям да сукам. Марш! Пошли!
— Да этот-то как же? — не унимался второй. — А если он что-нибудь колдует, а мы упустим?
— Колдую? Ты считаешь это дело колдовством? — блудодей мерзко ухмыльнулся. — Сам никогда не пробовал?..
— Тьфу! Пошли, я сказал! — старший уже рычал (отчего-то не гаркнул во всю глотку, как у них заведено, заметила я про себя).
Но второй попался дотошный, или очень уж ярый противник распутства, или же крепко обиделся на шутника:
— Так что, не возьмем их, что ли? А ну как он знает, где она?
— Приказа не было, — с сомнением протянул первый и, что-то вспомнив, снова рыкнул: — И заткни свою пасть, не болтай!
— А я что? А если он… Ну давай хоть обыщем тут!..
— Попрошу я вас, почтенные господа, — перебил их господин Вагнер, — коли уж не уходите, посветите-ка мне…
Сказав так, он взглянул на меня, будто никаких солдат рядом и в помине не было. Седые вихры растрепались, глаза были шальные, и кривая улыбка растягивала губы. Сердце мое захолонуло, с чего-то пришла на ум страшная история про гаера, который, играя убийцу, вправду зарезал товарища. Но у меня была своя роль, и оставалось только молчать. Тыльной стороной ладони он провел по моей щеке, заставил поднять подбородок и глядеть ему в глаза. (Стыдятся ли блудницы? В первый раз, наверное, да…) А потом крепко обнял и поцеловал, и было это не лицедейство. Захоти я вырваться, не смогла бы.
Я не вырывалась, а сама обняла его, и так мы стояли. Глухо, как за стеной, доносились голоса: один будто бы грозил «прислать кого следует», а другой приказывал убираться, и чтобы духу нашего больше тут не было… Потом они исчезли, а мы все стояли, прильнув друг к другу и не размыкая объятий, теряя не только разум, но и самые свои сущности, как меркурий и сера в жаре алхимического горна…
Он опомнился первым. Руки его разжались, и меня обожгло стыдом и ужасом.
— Ушли, все-таки ушли… Простите меня, — прошептал он; впрочем, сугубого раскаяния в сих словах не слышалось. Я не ответила, не умея справиться с лихорадочной дрожью и странным комком в горле. — Вы и вправду дочь Фауста.