Наследники Фауста
Шрифт:
— Ничего, кроме того, что уже сказал, клянусь вам в этом. — Вздумай я сказать прямо, она меня выставит, не даст и договорить, чтобы Амальхен поняла поменьше, — неважно, правдивы ли мои догадки или нет. Впрочем, она-то сейчас могла вообразить, что я из судейских и, прикрываясь наглой ложью, выкапываю на свет прискорбную историю дочери блуда, совершившей какие-то преступления. Тем меньше ей поводов для откровенности. — А чтобы подтвердить, что я муж Марии, я представлю вам любые доказательства.
— В этом нет нужды.
— Тогда простите меня снова, и всего вам наилучшего.
— Постойте.
Я
— От чего же умер этот ваш приятель? Вы не сказали.
— А, он… Разве я сказал, что он умер? — Глаза ее расширились. — Впрочем, вы угадали. Он умер злой смертью, которую не подобает описывать, и многие достойные люди в нашем городе полагали, что ему воздалось по грехам.
Она перекрестилась, странно растянув рот: не то усмешка, не то гримаса плача.
…Выбежав вслед за мной на крыльцо, Амалия схватила меня за рукав и доверительным шепотом спросила:
— Господин ученый, а вы правду сказали хозяйке, что взяли Марихен девушкой?
Видать, крепко припекло любопытство.
— Не след бы отвечать, но отвечу: конечно, да. А вот тебя, милая девица, никто замуж не возьмет, если будешь задавать подобные вопросы, — посчитают, что дурочка. Прощай.
Медленно я вышел со двора. Добыл ли я доказательства, которых искал? Стоит ли мне рассчитывать, что кровь матери защитит мою любимую от посягательств преисподней? Не в большей мере, чем я полагался на это три дня назад. Так или иначе, я не собирался ехать по городам и весям, отыскивая родных Лизбет с тем, чтобы, вполне вероятно, услышать от них ту же ложь (или ту же правду), и не собирался также откладывать задуманное ни на день. Ибо если кто из смертных и защищен от упомянутых посягательств, так это тот, кто сам с Божьей помощью противостоит им.
Глава 8
Ночь началась дурно. Уснуть я не могла: чуть появлялись сонные видения, я принимала их за голос гомункула, пыталась разобрать и понять, и хоть сознавала свою ошибку, избавиться от наваждения не умела. В какой-то миг, снова разлепив веки, я увидела Янку, сидящую на моей постели, в меховой мантии поверх рубахи.
— Тебе плохо?
— Не спится.
— Что-то завелось.
Эти странные слова она произнесла уверенно и деловито.
— Что?
— Что-то завелось в доме. Те, кто… не люди. Духи.
— Духи? — Мне некогда было забавляться ее немецкой речью. — Почему ты так решила?
Девочка нахмурила брови, подбирая слова.
— Я знаю. Ты не спишь — он тебе не дает.
— Он?
— Я не знаю, как по-немецки. Вот такой (она ладонями показала рост существа), или такой (чуть побольше). Он живет в чулане, в печке. Бывает добрый, бывает злой. Может, подарков хочет. Я ищу, где он.
— Вот оно что…
Дикое польское суеверие пришлось как нельзя кстати. Домовой ли, неистовый бес, что скрипит половицей, или гомункул — велика разница? Да полно, суеверие ли это, в устах моей до странности прозорливой сестренки?
— И ты знаешь, как его найти?
— Можно найти. Дай иголку и нитку.
— Иголку?.. — Встав, я взяла из футляра иглу с ниткой. — Держи.
Подвесив иголку на двойную нить, Янка обмотала
— Здесь.
— Ладно, Яни, прости меня, — я толкнула дверь и пригласила ее войти, — мне следовало сказать тебе. Тут и вправду кое-кто живет, но я сама не вполне понимаю, кто он.
Янка не сразу вошла и приблизилась к ларцу очень осторожно, цепляясь за мой рукав. Тут я снова услыхала его.
Опять ты. А это еще кто с тобой?
— Моя подруга.
Дура, решила поделиться новостью с подружками? Под суд захотела? Сколько их еще у тебя, болтливых мерзавок?
Янка охнула и прижала ладони к вискам.
— Только одна. Не пугай ее.
О да, вторую такую поискать. Она к тому же иноземка?
— Она из Польши.
Содом и Гоморра!
Выругавшись, гомункул откинулся назад, будто купальщик в банном чане, и пошел ко дну, разведя лапки в стороны. Янкина рука поднесла свечу поближе. Я взглянула на нее: девочка уже оправилась от испуга!
Ну хорошо, госпожа докторша и панна ведьма, продолжим нашу беседу. Первое: что подняло вас из постелек в столь поздний час? Второе: откуда вы обе взялись и как попали сюда? Третье: куда все-таки черти унесли Вагнера? Четвертое: что здесь, в конце концов, происходит?
Я ответила ему честно, как могла. Сперва я боялась, что он опять впадет в каталепсию, услышав имя своего создателя, но он спокойно воспринял как известие о гибели Фауста, так и сообщение о том, что я была проклята волей отца, а муж пытается избавить от проклятия меня.
— Теперь я спрошу, а ты отвечай мне. Кто ты?
Сама сказала — маленький уродец, жаба в склянке. Гомункул.
— Кто создал тебя?
Могла бы догадаться. Тот же, кто создал тебя, хоть при моем создании он и пользовался менее приятной методой.
— Как давно это было?
Опыт начат в мае, а завершился успехом — не знаю когда. Мне было трудно судить.
— Так это долгий процесс?
А беременность — долгий процесс?.. Нет, гомункул вырастает быстрей, за один-два месяца.
— Кристоф не знал о тебе?
Кабы знал, не подверг бы мучениям медленной смерти, как ты полагаешь? Он должен был найти меня, когда вступит во владение домом.
— Так замыслил Фауст?