Наследники (Путь в архипелаге)
Шрифт:
— Позвонок, брось курить, — сказал Валет. — Вторую сегодня сосешь.
— Мне маленько осталось.
Валет ласково пообещал:
— Позвонок, накажу. Будет больно.
Тот быстренько сунул окурок в печку. Копчик сказал Егору:
— А ты здесь при чем? У меня к вашему чокнутому Ямщикову свой интерес.
— Ты объясни это нашей директорше Клаве. Она-то знает, что в первый раз именно я тебя на Веньку навел.
— Первый раз был у кассы цирка, а не с тобой.
— Этого Клава как раз не знает…
— Вот ты и объясни ей, — злорадно предложил Копчик. — Тебе надо, ты и объясняй.
Егор не боялся. Не в директорше дело. Дело в том, что не должен больше Копчик трогать Ямщикова. Пусть Редактор ходит спокойно. Так хочется Егору. Так ему лучше почему-то. Хотя бы потому, что не надо отвлекаться на Веньку мыслями, когда думаешь о чем-то серьезном. Например, о парусах…
И вообще, рылом не вышел Копчик, чтобы таких, как Венька, ломать. Уж если даже ему, Кошаку, Редактор не по зубам, то другим и подавно…
Егор удивленно прислушался к себе и понял: сознание, что Венька Редактор ему не по зубам, не вызывает ни озлобления, ни простой досады. В другое время, еще недавно, Кошак спать бы не мог, придумывал бы способы, как сделать этого гада Ямщикова покорным. А сейчас? Что же случилось? Все мысли текут словно на фоне синего экрана, где вырастают многоэтажные, неотвратимо наплывающие паруса…
Но ведь в глубине души Егор отступился от Веньки еще до парусов. Даже до телефонного разговора с Михаилом. Почему? Как тут разобраться?
Впрочем, он и не пытался разбираться. Воспоминание о парусах опять стало главным. Они двигались уверенно, словно их нес не корабль, а сама судьба. Или время. То нерушимое, равномерное, безостановочное время, о котором думал Егор, когда смотрел на маленький снимок сорок восьмого года.
И это движение парусов в памяти Егора совершалось под сумрачную мелодию песни, которую в фильме пели матросы. Егор удивился, что вспомнились слова:
Опускается ночь — все чернее и злей, Но звезду в тучах выбрал секстан…И еще:
После тысячи миль в ураганах и тьме На рассвете взойдут острова. Беззаботен и смел там мальчишечий смех, Там по плечи густая трава…И дальше:
Мы помнить будем путь в архипелаге, Где каждый остров был для нас загадкой…Стоп… Это уже не из фильма. Это песня Камы. Как две песни сложились в одну? Вроде бы и не похожи… Нет, что-то есть похожее. Настроение? Или то, что там и там — про острова?
Был бы здесь
Но Камы нет. Есть лениво усмехающийся Курбаши, вечно сонный Мак-Макарона, облизывающий пухлые красные губки Валет. И Копчик… Тот уже начал заводиться. Скоро запсихует. Потому что наверняка принял минутную задумчивость и рассеянную улыбку Кошака за ленивое презрение к нему, к Копчику.
А Егор поймал себя на том, что смотрит на всех как-то издалека. Словно прощается… Да ты что, Кошак?! Из-за Копчика, что ли? Неужели все ломать из-за этого кретина?
— Ничего я Клаве объяснять не буду… — Егор мягко потянулся и поудобнее устроился на табурете. Грудью лег на стол. — Я тебе, Копчик дорогой, объясню. Ты своими психологическими экспериментами… Эксперимент — это значит опыт, Копчик… Ты ими всем нам свинью подкладываешь. — Он весело оглядел всех по кругу: — Кстати, интересная информация, джентльмены. И ты, Копчик, послушай… Созрела негаданная сила в лице микромышат нашей образцовой школы. В классе, где Венькин брат учится. Лидер — некий Стрельцов. Грозили нашу резиденцию отыскать и выжечь нас, как клопов… Может, и не выжгут, но хорошую дымовуху эти гаврики пустить могут. Бдите…
— Стрельца я знаю, — подал голос Позвонок. И польщенный общим вниманием, заторопился: — Он недалеко от нас живет, у него сестра большая уже тетка, начальница в клубе «Искра», я туда раньше ходил… А отец Ваньки Ямщикова им шахматы сделал большущие, вот такие, на своем станке точил. Я у них одного короля стырил, они его чуркой от городков заменили, а Ванькин отец его снова сделал в своей мастерской, на станке…
— Богато живет мужик, — лениво сказал Курбаши. — Мастерскую имеет с техникой…
— Да не… — Позвонок хихикнул. — Это у него сарай. А станок маленький… Я видел, мы почти рядом живем.
— Сарай-то во дворе? — безразлично спросил Копчик. И Егор насторожился.
— Ага. Рядом с нашим забором…
— Кто кому еще дымовуху… — Копчик суетливо подобрался. Глазки сделались как буравчики. — Стружки, они хорошо горят…
— И хозяину штраф от пожарников, а то и срок, — подал реплику сонный Мак. — У Копчика котелок тумкает…
«Только без горячки, — сказал себе Егор. — Только виду не показывай, что тебя это царапает…»
Он сказал с безразличным зевком:
— Совсем ты съехал по фазе, Копчик. Засыплешься ни за что.
— Это как? — Глазки-шурупы ввинтились в Егора.
В самом деле, как? Сунут в щель сарая бумажный пакетик с простой химической смесью. Она известна любому, срабатывает через несколько минут. И никаких следов.
Стараясь не показывать беспокойства, Егор сказал:
— Курбаши, объясни этому болвану. Закон нарушает…
Закон был такой: «таверна» сама по себе ни на какие дела не ходит. Здесь собираются для отдохновения души. У каждого на стороне могут быть друзья, заботы, всякие «операции», но к «таверне» это прямого отношения иметь не должно. Подвигов своих здесь друг от друга не скрывали (народ надежный), прятали иногда в «директорской» кое-какие вещички — но и только. Никогда Курбаши не звал с собой на «работу» никого из «больничников». И вообще никто друг друга не звал. Разве только если надо заступиться за своего…