Наследники СМЕРШа. Охота на американских «кротов» в ГРУ
Шрифт:
Среди агентов абвера попался даже пастор из местечка Раквере. Его выдал нам Каспер. Начали, как говорится, «колоть» — задавать «неуютные» для него вопросы. Он мне, помню до сих пор, елейным голоском тоже задал вопрос: «Сын мой, зачем вы похитили меня, от моей паствы забрали?» Пришлось ему выложить карты своей осведомленности о его неблагородных делишках перед государством и паствой: агент абвера и элементарный вор, обворовавший свою кирху перед приходом наших войск. Он все серебро собора похитил. Конечно, арест «святого человека» без объяснений мог вызвать недовольство населения. И вот тогда с санкции начальства
Паства, естественно, начала возмущаться, так как недавно с этим же пастором искала похищенное имущество кирхи. Простые граждане после этого стали охотнее рассказывать о конкретных фактах сотрудничества духовного наставника с гитлеровцами. Помню, одна пожилая эстонка плюнула под ноги пастору и бросила с вызовом: за грех он ответит перед богом, а за предательство пусть его покарает народная власть. Шпион получил по заслугам. Нельзя забывать, что это был уже 1945 год — год нашей Светлой Победы!
На этом беседа и закончилась. Но Николаю хотелось из первых уст услышать повествование о борьбе этого честного и мужественного чекиста за отстаивание истины в ошибочном решении, принятом хрущевскими головотяпами, в отношении Балтфлота. Стороженко знал эту историю в разной интерпретации из других источников.
Кстати, Кремль тогда приказал резать корабли и самолеты без оценки состояния боеготовности этого водного форпоста, стоящего на западных рубежах страны.
Мозгов Н.К. не убоялся ни непосредственного начальства с Лубянки, ни высших руководителей Министерства обороны СССР, ни самого Хрущева и на заседании Политбюро КПСС доложил то, что было на самом деле на флоте, и о тех последствиях, которые могли наступить, если была бы выполнена «дурь сверху». Перед нею спасовали многие флотоводцы, а он добился своего…
Николай несколько раз в беседах при встречах подводил генерала к этой теме, но тот всякий раз отнекивался, называя свой поступок не геройством, а элементарным рядовым действием чекиста, противостоящего трусости и разгильдяйству. Но однажды, это было тоже в совете ветеранов военной контрразведки, в конце 90-х годов, накануне своей кончины он вдруг разговорился.
— А начиналось все так, — пояснил генерал. — Я был начальником контрразведки Балтфлота. Когда на мое имя стали сыпаться, как снег на голову, аналитические справки, рапорта, докладные записки от оперсостава и моряков о резком снижении боеготовности флотской инфраструктуры в результате непродуманных сокращений, я стал задумываться над «разумным процессом». И через несколько недель, когда «созрел», решил подготовить обобщенную справку на имя председателя КГБ Шелепина.
— А как же ваш непосредственный начальник военной контрразведки, что, он остался в стороне, в неведении? — спросил недоуменно Николай.
— Генералу Гуськову я решил не посылать документ. Он мне несколько раз намекал, что кнутом обуха не перешибешь. Поэтому я не уверен был в его смелости, хотя нужно признать, что такой шаг был рискованным — как-никак я шагал через голову московского непосредственного начальства.
Но прежде, чем отсылать документ в Москву, я его показал командующему Балтийским флотом и первому секретарю Калининградского обкома партии —
— Документ вы отправили в Москву сразу после этого разговора или еще накапливали материал?
— Сразу, так как там было полно доводов в защиту на-ше-го флота. — Он умышленно растянул последнее местоимение, словно подчеркивая гордость и справедливость того, что им было сделано несколько десятилетий назад.
— А потом? — поторопил Стороженко его с ответом.
— А потом включился счетчик времени, и я стал считать дни в ожидании звонка из столицы.
— И все же непонятна трусливая позиция командующего Балтфлотом, — вам пожелал успеха, а сам в кусты.
— Если честно, я не сильно и переубеждал двоих. Никакие рассуждения не в состоянии указать человеку путь, по которому он не хочет идти. Люди не хотят думать, перестают размышлять, когда за них кто-то делает эту работу. Я же был раскован в своих раздумьях, потому что их базой были объективные материалы широкого круга оперативного состава, прекрасно знающего обстановку в курируемых им частях. По-моему, а я такого мнения придерживался всегда, мы истинно свободны тогда, когда сохраняем способность рассуждать самостоятельно…
Время бежало быстро, потому что Николай Кириллович рассказывал настолько интересно, что хотелось его слушать и слушать. Помогал диктофон.
Со слов Мозгова через неделю раздался звонок по «ВЧ».
— Я поднял трубку и услышал голос Шелепина, сообщившего, что получил докладную записку. Он поинтересовался, все ли правильно в ней. Ответ мой был краток: я лично отвечаю за каждую букву, за каждый факт, потому что любой из них выверен через несколько источников.
Председатель КГБ тут же сообщил, что в таком случае он направляет документ в Политбюро, а мне приказал быть готовым по вызову прибыть в Москву.
Через неделю по звонку я и командующий флотом А.Е. Орел вылетели в столицу. Поселились в престижной гостинице «Метрополь». Не успели еще разместиться, как последовал телефонный звонок от начальника Главного Морского штаба, приказавшего нам с командующим прибыть к нему. Я понял задумку, — ожидается психологический накат, моральная торпедная атака. Так оно и вышло.
В Штаб с Орлом шли молча. Командующий совсем не соответствовал своей фамилии. Он скорее походил на мокрую курицу или проштрафившегося пацана, который разбил мячом соседское окно.
— Зачем ты затеял всю эту возню? Зачем? Сколько драгоценного времени она отняла у нас, я не говорю уже о нервах, вообще о потерянном здоровье. Тебе легко… а с меня три шкуры сдерут, — бубнил под нос потеющий командующий флотом, тяжело переставляя налитые словно свинцом ноги.
— Мне тоже неприятно докладывать вашему непосредственному начальнику, — ответил я ему. — Давайте вместе переубеждать начштаба, — чего бояться?
Нет, не проронил Орел ни слова в защиту разумных посылок докладной записки. Больше того, в беседе со вторым лицом в ВМФ СССР он свернулся ежиком, вобрав голову в плечи. Мне пришлось одному отстаивать точку зрения о снижении боеготовности флота.