Наследники. Покорители Стихий
Шрифт:
— Ну и что? Он сам себя так назвал…
— Чарли, сыночек, да что же ты такое говоришь?! Ты всегда рассудительный и понятливый… а сейчас подвергаешь сомнению очевидные вещи!
— Я говорю — Дамблдор обычный человек, который тоже может ошибаться, а Волдеморт — не первый и не последний на земле маньяк, рвущийся к мировому господству… Поэтому не считаю верным слепо следовать указаниям даже самых мудрых друзей и переоценивать возможности даже очень опасных врагов, — отчеканил Чарли, исподлобья глядя на мать.
— Сынок… — задохнулась миссис Уизли, беспомощно огляделась по сторонам и, прижав руки к сердцу, тихо заговорила: — наверно, дело в том, что когда Сам-Знаешь-Кто набирал силу, ты был ещё подростком… потом он исчез в одночасье на долгих тринадцать лет, и вся твоя взрослая сознательная жизнь прошла в мире без Тёмного Лорда. Ты
— Мама, ты права… я не помню всего этого. Но вполне могу представить. Мне тоже приходилось терять друзей… Твои слова потрясающе верны… Однако… понимаешь, есть разница — жертвовать собой по чьему-то слову, пусть даже это слово самого замечательного человека на свете, или по велению собственного сердца и разума… может, она и не велика, эта разница, но она есть!
— Время заканчивается, — после долгой паузы, заполненной не звенящей тишиной, а суетой толпящихся невысказанных слов, не произнесённых из-за осознания тщетности усилий выразить суть мыслей, упавшим голосом проговорила миссис Уизли, вытирая глаза, — сейчас камин заблокируют… Мальчик мой! Будь осторожен, береги себя! И слушай своё сердце — оно подскажет единственно верный путь, и не обма… — фраза оборвалась, пламя из зеленовато-прозрачного стало ярко-оранжевым, заплясало перед самым лицом тугими горячими всполохами.
— Мама… — еле слышно произнёс Чарли. — До встречи… и — прости меня… — он медленно поднялся, не отводя задумчивого взгляда от бесконечно изменчивого и непрерывно подвижного пламени. Движение, сомнение, борьба, противоречия… Жизнь — тоже бесконечное движение… Нет ничего незыблемого и несокрушимо прочного, всё относительно…
"Твёрже алмаза, сильнее Времени Слабое смертное сердце твоё…" — шепнул огонь строки древнего, забытого поэта.
Чарли постоял, глядя в огонь, потом улыбнулся ему и подумал, что на рассвете Рождественского дня проберётся в Больничное крыло очень тихо и осторожно, дабы не потревожить мадам Помфри и увидеться, наконец, с Флёр. Стоило всё как следует обдумать и спланировать… В окно светила луна, такая же идеально круглая, как прошлой ночью…
"Прошлой ночью. Сколько всего было… — воспоминания нахлынули, пронеслись, сменяя друг друга яркими картинками, — кажется, это случилось годы назад, а ведь только вчера…". Он вдруг вновь ощутил переливающиеся под чешуйчатой кожей стальные драконьи мышцы, и себя верхом на этой махине, и ни с чем не сравнимое ощущение свободы, когда дракониха оторвалась от земли, взлетев прямо к луне… Хотя нет — он тут же поправился — ему есть с чем сравнивать это чувство удивительного полёта — той же ночью, немного раньше… Чарли снова улыбнулся и негромко произнёс имя — вслушиваясь в короткий звук, пробуя его на вкус — Флёр…
Ему всегда лучше думалось на свежем воздухе, поэтому, покинув гостиную и миновав Большой Зал, где ещё шумел праздник, молодой человек вышел в морозную звёздную ночь. Под яркой луной путь до старого горного кряжа, в котором размещались драконьи загоны, занял совсем немного времени. Дракониха спала в пещере, свернувшись уютным клубком и выставив длинную узкую морду в сторону входа. Чарли постоял снаружи, давая возможность Джулии принюхаться, дабы ненароком не попасть под струю пламени сработавшего защитного рефлекса. Огромный золотистый глаз приоткрылся на секунду и тут же успокоено сомкнулся. От мощного драконьего тела исходил равномерный жар, стены пещеры нагрелись, поэтому в холоде ночи вокруг входа клубилось белое
Небо просветлело, и на востоке немногочисленные сероватые облака уже подсвечивались розовым, словно перья диковинных птиц. Деревья, покрытые инеем от подножия до самых макушек, застыли безмолвными стражами древних тайн Запретного Леса. Стояло безветрие, и удивительная тишина разливалась повсюду — природа затаила дыхание в ожидании торжественного появления светила. Скрип снега под собственными шагами казался Чарли почти кощунством — звуки нарушали молчаливую, но величественную симфонию Рождественского утра. Он шёл в Хогвартс и безуспешно пытался унять дрожь волнения — только бы получилось, только бы удалось увидеть Флёр!
…Люций Малфой вернулся в замок далеко заполночь, вымотанный и беспредельно злой. Заклинания для уничтожения драконьих экскрементов оказались довольно сложными, и освоить их было совсем не так просто, как думалось поначалу. Но главное заключалось не в этом. Он — Малфой в десятом поколении — провел целый день, уничтожая горы сцементировавшегося дерьма. Более унизительное времяпрепровождение трудно представить. Поэтому любимец Тёмного Лорда, получив от Господина одобрительное похлопывание по плечу и змеящуюся саркастическую улыбку, переполнялся яростью. Она рвалась наружу, ослепляя фосфорецирующим белым пламенем, от которого леденело сердце, и горела голова. Люций убил двух Пожирателей Смерти, посмевших увидеть его за неприглядным занятием, неосторожно приблизиться и предложить свою помощь, но облегчения не наступило — ярости требовалось более обширное поле деятельности. И ещё Малфой мечтал о мести тем двоим, по чьей вине ему пришлось запятнать благородную палочку магией, приличествующей лишь домовым эльфам. …Домовые эльфы!!! Ярость сконцентрировалась и определила доступную ближайшую цель.
…О, какая славная выдалась ночь! С каким наслаждением голыми руками он сворачивал тощие шеи, выдирал скрюченные конечности, ломал позвоночники, раздавливал, как тыквы, ушастые головы с вытаращенными в беспредельном ужасе огромными глазами. Первые два десятка домовиков Малфой уничтожил, не задавая никаких вопросов, изливая жуткую нечеловеческую ярость, которая в противном случае пожрала бы его самого. Когда фосфорно-белое пламя немного насытилось, а накал его чуть-чуть ослаб, он вспомнил о том, что хотел узнать, — и оставшиеся в живых домовые эльфы позавидовали мёртвым. Люций требовал назвать Истинное Имя той, кого зеленокожий народец величал Старшей Сестрой. Сие странное полуимя-полутитул вырвалось у одного единственного эльфа, когда Малфой размозжил об стену отвратительного сморщенного детёныша, отобранного у этой твари. Больше никто из них не произнёс ни звука — они оказались слишком хрупки, просто омерзительно мягки и податливы — их кости ломались от одного его прикосновения, и они дохли мгновенно, едва он только приступал к вдумчивой "беседе".
Упоминание о Старшей Сестре вызвало смутные ассоциации и воспоминания о семейных легендах, — какой-то туманный бред об ушедших в другой мир предках-эльфах и оставшихся Хранительницах. Тем более требовалось узнать Истинное Имя этой французской стервы, дабы, обретя над ней полную власть, выведать все секреты и тайны, которые она могла знать — возможно, среди них оказались бы очень полезные… Люций продолжал терзать домовиков, их оставалось всё меньше — сбившихся в дрожащую кучку в углу залитого кровью подземелья — но не один не сказал ни слова, вновь доведя до предела утихшую, было, малфоевскую ярость.