Наследники
Шрифт:
Костя Зайкин вошел в комнату Четверни хмурый и настороженный. Он был зол и на Четверню, и на тех парней, что так долго торчали в его кабинете.
Четверня, не поднимая головы, протянул руку за документами, механически, заученным движением развернул трудовую книжку Кости и, быстро пробежав последнюю запись, коротко бросил:
— Слесарь и токарь? Очень хорошо, товарищ Заикин.
— Не Заикин, а З-зайкин.
Голос показался Четверне знакомым. Он взглянул на посетителя.
— Ах, это опять вы!
— Да, опять.
— Так вот, товарищ Зайкин. Пойдете в бригаду… в бригаду… — Четверня вытянул шею к краю стола, посмотрел на какие-то списки и, наконец, выговорил: — В бригаду товарища Хомякова.
Костя настороженно переспросил:
— Хомякова, говорите? А что он за птица, этот самый Хомяков? Уж не тот ли пижон, что здесь час прохлаждался?
— Никто здесь не прохлаждался. Здесь, уважаемый товарищ, занимаются делом. Поэтому и мы давайте говорить по существу.
— Я хочу в настоящую, боевую бригаду, — твердо сказал Костя.
Четверня сердито откинулся на стуле, снял очки.
— А как же! Безусловно. Боевая, передовая, героическая. Бригада Хомякова именно такая и… будет. Во всяком случае, мы надеемся на это.
— Ах, только будет… — разочарованно протянул Костя. Но Четверня предупредил его дальнейшую тираду:
— Именно. Раньше она таковой быть не могла, ибо ее только сегодня начнут комплектовать.
— Тогда почему же… — Костя не закончил фразу.
Четверня поднял голову и пристально, изучающе смотрел на него, ожидая, что скажет этот низкорослый парень с белесой челкой, такими же белесыми бровями и задорным взглядом зеленоватых глаз.
Но Костя не сказал больше ничего. Он вдруг решил, что говорить то, что вертелось на языке, не следует. В самом деле, откуда они возьмут ему прославленную, закаленную бригаду? Ведь только съезжаются ребята.
— Так что вы хотели сказать, товарищ Зайкин?
— Ничего особенного. Во всяком случае, в данный момент. Но в бригаду прошу послать в другую.
Четверня колюче взглянул на него, недовольно буркнул:
— Ну что ж… Пойдем вам навстречу. В Лебяжье. В распоряжение прораба Удальцова. Он вас определит.
— В Лебяжье так в Лебяжье… Хорошо. Посмотрим, что за героические борцы там собрались.
Костя взял со стола свое направление, аккуратно положил его в карман и степенно вышел из комнаты. Он был доволен, что не вспылил и не стал спорить. Четверня же неприязненно подумал: «Ну и гвардию нам посылают. Строительное дело-то и не нюхали, а спеси — воз. Быстрова послушать — так все они энтузиасты, хорошие ребята, думающие. Вполне возможно. Только не знаю, как вы с этими думающими энтузиастами строить будете. Все профессии есть — от поваров до парикмахеров и доярок. А строителей ни одного. Или один на сотню…»
Идут слесари, токари, фрезеровщики, что имели дело со сложными, умными станками, идут бухгалтеры, счетоводы, нормировщики, сидевшие в своих тихих комнатах. Идут учителя и техники, киномеханики и шоферы, идут просто ребята, только что покинувшие школьные классы. И все они получают одинаково лаконичные листки: в бригаду землекопов, в бригаду подсобников, в бригаду грузчиков… Одних это смущает, других забавляет, третьих обескураживает. Но и первых, и вторых, и третьих мало, очень мало. Большинство воспринимает происходящее как должное.
…Костя Зайкин как только услышал, что под Москвой затевается строительство гиганта химического машиностроения, так сразу решил ехать. Правда, с их завода, как и прежде, не очень охотно отпускали молодежь. «Октябрь» все рос и рос, и ему самому не хватало рабочих, тем более квалифицированных. Но Костя поставил вопрос решительно: «В который раз прошусь? Надо же совесть иметь!» Наконец убедил всех и в комитете и в горкоме. Но надо было еще убедить Надю. Собственно, в комитете и горкоме он говорил не только о себе, имел в виду обоих. Вечером, приехав из горкома, Костя помчался к Наде.
— Собирайся, наконец-то мы едем.
Надя подняла на него большие, всегда словно бы чуть удивленные глаза, забросила за плечи тяжелые косы и подчеркнуто спокойно, чуть иронически проговорила:
— А, это ты? Зачем пожаловал?
Но Костя был настроен сегодня восторженно и миролюбиво.
— Слушай, Надя, хватит в холодную войну играть. Предлагаю мир самым категорическим образом. И едем, едем.
— Кто же и куда?
— Ну, мы с тобой едем. В Каменск, на «Химстрой». Все утрясено. В комитете, в горкоме и даже в дирекции. А стройка-то, стройка-то, Надя, какая! Сверхударная. Комсомольская, ну и прочее такое.
Надя саркастически усмехнулась:
— Опять фантазии?
— Почему фантазии? Самые что ни на есть реальные дела. Говорю же тебе, все утрясено.
Разговоры с Надей на темы дальних странствий Костя заводил не раз. Как только в стране начиналось что-то большое и важное — строительство завода ли, электростанции, магистрали, Костю неудержимо тянуло туда. Но Надя всегда охлаждала его пыл: «Если отпустят, поедем. Не партизанить же! Или хочешь повторить историю с отъездом в Лесогорск?» При этом напоминании Костя сразу сникал. Это было, еще когда на «Октябре» секретарствовал Алексей Быстров. Шел отбор ребят в Лесогорск. Костя и Надя заявились в комитет с чемоданами, узлами: «Мы готовы. Едем». Но энтузиастам пришлось под градом насмешек ребят возвращаться в общежитие. Заводу было поручено освоение нового комбайна, и потому не отпустили ни одного человека. Еще несколько попыток Кости уйти в «большое плавание» оканчивались так же. А парня продолжал точить червь сомнений. На главном ли направлении ты находишься, товарищ Зайкин? Разве мало мест, кроме Заречья? Да, не был приспособлен суматошный характер Кости к тишине и спокойному течению жизни. А тут еще затянувшийся конфликт с Надей. Костя переживал его глубоко и все думал-гадал, как его уладить. Если бы они оказались на новом месте, где-то в другом городе, где ничего не устроено и не налажено и где Надьке все время была бы нужна его помощь и поддержка, вся спесь с нее, безусловно, слетела бы.
Эта мысль очень понравилась Косте, и он стал настойчиво пробиваться на «Химстрой». Правда, иногда его охватывали сомнения — поедет ли Надя? Но он старался гнать их от себя. Надя ведь тоже мечтала о большой стройке.
Но сейчас, когда все, кажется, согласились с Костиными доводами и в комитете лежали готовые путевки и на него и на Надю, ехать-то, оказывается, нельзя. Выслушав Костю, Надя решительно заявила:
— Никуда я не поеду. С какой стати?
— Но ты пойми, героическое же дело. И я уже договорился. Нас отпускают.