Наследники
Шрифт:
Рынок в Каменске был одной из чудом уцелевших достопримечательностей городка. Во всех городах рынки — это просто сельские базары с овощными, фруктовыми, мясными рядами. Горожане выбирают себе гуся, индюшку, оковалок парного мяса или килограмм-другой сочных, хрустящих огурцов и уходят. Часам к двенадцати дня, от силы к часу, такой базар уже затихает.
Другое дело каменскии рынок. Здесь идет бойкая торговля всем от ржавых выпрямленных и невыпрямленных гвоздей до запасных частей к допотопной автомашине, от негнущегося нейлонового галстука до гипсовых кошек, собак и попугаев, раскрашенных так, что даже непомерно гордящиеся своими яркими хвостами южные павлины лопнули бы от зависти, побывай они в Каменске. Слава о каменском рынке шла далеко за пределами города. Сюда стекался продающий и покупающий люд из всех окрестных сел, деревень и городов. Даже электрички, идущие в воскресные дни из столицы, бывали забиты отнюдь не одними только любителями загородных прогулок.
До самого позднего вечера здесь стоит многоголосый говор, клубами поднимается над рыночной площадью желтоватая пыль летом и пар от дыхания сотен людей зимой.
Проезжая как-то мимо рынка, Данилин остановился, долго толкался между рядами. Затем позвонил секретарю горкома.
— И долго вы будете терпеть этот содом в своем городе?
— Несколько лет воюем, чтобы закрыть. Пока не удается.
— Давайте воевать вместе. Надо или закрывать, или приводить его в порядок.
— Полностью согласен с вами, Владислав Николаевич.
Но пока рынок существовал, и не просто существовал, а жил бурно и шумно. Костя Зайкин решил поехать именно сюда.
Проталкиваясь в толпе, он заметил знакомую фигуру. Это был давний приятель Кости Пашка Яровой. Пашка где-то явно преуспевал. Куртка под замшу, исполосованная застежками «молниями», ботинки на толстенной подошве, с ярко надраенными медными пистонами. Он лениво и покровительственно выспрашивал Костю о житье-бытье, не забывая и свое прямое дело. На левой руке у него висели свирепо-зеленые брюки, и он неутомимо зазывал покупателей:
— А вот брюки, брюки импортные с перлоном. Немнущиеся, вечные, потрясающие брюки.
Наконец к ним подошел мрачноватого вида мужчина и коротко спросил:
— Сколько хочешь за эти рукава от дедушкиной жилетки?
Торговаться, однако, не стал и, заполучив брюки, сразу же начал сбывать их:
— Брюки, брюки. Кому импортные брюки? Чистая шерсть и перлон…
Цену он называл чуть ли не вдвое большую, чем уплатил.
— Это что ж, обжулил он нас? — спросил Костя.
— А, черт с ним, — махнул рукой Пашка, — пошли закусим.
В закусочной, куда они пришли, плавали серо-фиолетовые облака дыма. Стоял оживленный говор, шум.
Костя пил редко и мало. Стакан какой-то крепкой, дубового цвета жидкости ударил ему в голову. Все сделалось удивительно простым и ясным, а люди, что сидели вокруг, — чудесно-привлекательными. И как же было не спеть песню с одной компанией, не подтянуть другой, как обидеть третью, отказавшись от угощения?
К концу дня, когда народ начал постепенно расходиться и клубы легкой теплой пыли, поднятые ногами тысяч людей, стали оседать на опустевшую площадь, Зайкин вспомнил, что ему пора в Лебяжье. Сквозь хмельное отупение он подумал: «Что ж я ребятам скажу? Где был? Что купил?»
Вспомнив о своем обещании купить аккордеон, он, распрощавшись со своим старым и многими новыми знакомыми, торопливо пошел вдоль почти опустевших рядов. Покупка была совершена стремительно. Костя уплатил деньги, не особенно задумываясь и не торгуясь. Аккордеон был большой, с яркими красными мехами и сверкающей перламутром отделкой. Всю дорогу Костя представлял себе, как удивятся в поселке его покупке, как потом, когда он освоит эту штуку, все девчата будут увиваться около него, упрашивая поиграть, как он будет снисходительно соглашаться и садиться на услужливо подставленный стул.
До Лебяжьего Костя добрался лишь к вечеру. Настроение у него порядком уже испортилось. Хмель мутил голову, покупка изрядно оттягивала плечи. Он хотел сейчас только одного — незамеченным проскользнуть в палатку.
Это не удалось. Вся лужайка между их палаткой и «Прометеем» была занята молодежью, и Костю заметили сразу.
— Товарищи, — загорланил кто-то из парней, — артисты приехали!
Однако его пыл сразу охладили:
— Какие там артисты! Это Костька Зайкин.
Через минуту Костю затеребили, требуя сыграть вальс или еще что-нибудь. Костя отнекивался, объяснял, что играть не умеет. Ему не верили. В центре площадки поставили стул и насильно усадили на него Костю. Несколько парней и девушек торопливо построились в пары и стояли в ожидании, вопросительно глядя на него.
Костя мучительно вспоминал, кто из ребят умеет играть. Но память у него будто отшибло, помощи ждать было явно неоткуда, и он, растерянный, обескураженный, взмолился:
— Ребята, не умею я играть, честное слово, не умею.
Сквозь круг протискался Зарубин, подошел к Косте.
— Откуда взял? — спросил он, показывая на аккордеон.
— Купил.
— Ну-ну, не шути. Серьезно, у кого взял?
— Честное слово, купил.
Зарубин посмотрел на Костю, на аккордеон и спросил:
— Полный?
— Ты о чем?
— Ну, полный или три четверти?
— Черт его знает…
Виктор покачал головой. Взял из рук совсем сбитого с толку Кости инструмент, сел на стул, тихо тронул перламутровые клавиши.
— Довольно подержанная штука, но ничего, певучая. И много ты отвалил за нее?
— Около ста.
— Да что ты?
— А что?
— А то, что ей красная цена полсотни.
Костя ошалело посмотрел на Виктора.
— Уж и сказал… Смотри, какой он… большой.
Стоявшие рядом захохотали. Кто-то вставил:
— Он, наверное, эту штуковину на вес покупал.
Зарубин перебирал лады. Пальцы торопливо, но осторожно бегали по клавишам, искали, искали нужный тон. Найдя его, удовлетворенно замирали. Потом бегали вновь и вновь.
— Ну, что же вам сыграть?
Костя удивился.
— А ты что, умеешь?
— Попробуем.
Зарубин удобнее уселся на стуле, поправил ремень на плече и взял вступительную ноту. Что-то в ней было сильное, уверенное, умелое.