Наследство последнего императора
Шрифт:
– А что Москва? Связь получил? – спросила Новосильцева.
– Да, Москва… – в раздумье произнес комиссар. – Все, что я оттуда получил, от Свердлова, вроде бы успокаивает. Он согласен со мной, с моей оценкой ситуации. Мое предложение принял. И дает мне свободу рук: согласен на запасной вариант. Большего и не надо. Но… – он глянул ей в глаза и снова улыбнулся – тепло и немного грустно. – Но, дорогая моя Чаечка, ты профессионал и прекрасно знаешь: «Когда много хорошо, это немного плохо».
– Поговорка индейцев племени кри, – заметила она. – Мудрая поговорка.
– Безусловно. – И он пересказал ей содержание телеграфных переговоров с Москвой.
Она несколько минут размышляла, потом спросила:
– Ты хочешь, чтобы я тебе что-нибудь сказала?
– Разумеется, – сказал Яковлев. – Может, в твою очаровательную головку придет какая-нибудь более умная мысль, чем у меня. Или уже пришла?
– Хорошо, – решительно произнесла она. – Но для начала нужно кое в чем определиться. Чего мы хотим? Чего ты, в конце концов, хочешь? Чего я хочу? Я все-таки до конца до сих пор не знаю, зачем я влезла в эту историю. И чем она кончится для меня. Я уже пыталась кое-что вам разъяснить, господин комиссар, но до вашей головы, как до головы жирафа, пока еще не дошло. Вынуждена еще раз сказать вам, господин Яковлев, или, как вас там, Стоянович, что вы со мной поступили по-свински. Вы воспользовались моим беспомощным состоянием, цинично, хотя и умело, сыграли на моих чувствах к капитану Скоморохову… и заставили меня поехать с вами. Вы намекали мне на какие-то благородные мотивы, даже бумажки какие-то показывали с какими-то подписями… И так по сей час не соизволили разъяснить, зачем же на самом деле и с какой целью вы пристегнули меня к себе. Впрочем – что там! Вся публика вокруг и, в первую очередь, твой верный матрос давно догадались, с какой целью… достаточно посмотреть на их рожи! Только я не догадалась до сих пор!.. Но если уж вы действительно порядочный человек и друг Саши, то вам следовало с самого начала помочь мне уйти. Я ведь уже давно не агент разведуправления, уже сто лет как не агент! Повторяю в стотысячный раз: я всего лишь женщина! И, оказалось, не такая сильная, как кто-то думал и как я сама думала… У меня нет сил больше участвовать в ваших революциях, переворотах, заговорах, похищениях, погонях и тому подобной чепухе!.. Лучшие свои годы я отдала проклятой службе на благо державе, которой нет, а если говорить точнее, – её хозяевам, которые оказались настолько мерзавцами и кретинами, что даже не смогли воспользоваться, как следует, мои трудом, трудом Скоморохова, твоим и трудом сотен тысяч таких же – тех, кто честно служил России… А оказалось, мы служили кучке прохвостов, которые всех нас предали. А теперь – все! Я больше не играю. Кончено! Потому что я проиграла все. А отыгрываться – не в моих правилах, да и казино закрыто.
Он с нарастающей горечью слушал ее, не перебивая, и каждое ее слово хлестало его, словно удар кнута.
– Постой, Евдокия!.. – он попытался остановить ее. – Дуняша, позволь…
– Не позволю! Это ты постой! – закричала она его. – Битый месяц болтаемся черт знает где и черт знает зачем, но ты ни разу меня ни о чем не спрашивал. А если уж, наконец, спросил, то уж будь любезен выслушать!
– Я слушаю, слушаю! – торопливо согласился комиссар. – Говори. Только, пожалуйста, имей в виду: сейчас явится начальник вокзала.
– Вот что, – отчеканила Новосильцева. – Ты не знаешь самого важного, что произошло за это время, – ты, бесстрашный боевик, хитроумный Одиссей…
Деликатный стук в дверь заставил ее замолчать. Это был начальник вокзала. Яковлев, извинившись, поднялся ему на встречу и попросил его подождать за дверью минутку.
– Что же произошло? Что я должен знать? – спросил он.
– Я беременна, – просто сказала она, словно сообщила, что у нее насморк.
В голове Яковлева взорвалась шаровая молния. Сине-белая вспышка осветила купе, вагон, поезд, поля и леса за окном, всю Россию, всю Землю, Вселенную… Осветила так, что исчезли, растаяв, огненные язычки четырех свечей в подсвечниках на столике. Но огоньки свечей тут же появились снова, и Яковлев понял, что он не на том свете, а пока еще на этом, и все, что говорит ему Дуня Новосильцева, он слышит наяву. И еще он в ту же секунду успел понять и осознать, что он никуда ее не отпустит и никому ее не отдаст, потому что это вспыхнула не молния, а он сам.
Он молча подошел к ней и нежно и ласково поцеловал, потом прижал к себе и шепнул на ухо:
– Душа моя! Не бойся ничего… И никогда! Все будет хорошо. Верь мне всегда. И не смей даже на минуту сомневаться! Я запрещаю тебе во мне сомневаться!
И еще раз поцеловав ее, сказал:
– Сиди и слушай.
Открыл дверь и попросил начальника вокзала войти.
– Вас, кажется, зовут Сергей Александрович? – спросил комиссар.
– Так точно, – подтвердил начальник.
– Давно служите?
– Да уж на второй десяток.
– Вам известны мои полномочия? – осведомился Яковлев
– Нет, – ответил начальник вокзала. – Но зато мне только что стало известно, как с вами надо поступить.
– И как же со мной надо поступить? – заинтересовался комиссар.
– Извольте: с революционной беспощадностью, – любезно сообщил начальник.
– А точнее?
– За пять минут до вашего приглашения, – сказал начальник, – я получил приказ Екатеринбурга вас обездвижить. Именно так сказано в телеграмме от президиума Уралсовета и коллегии Уралчека.
– Да, видно, серьезный приказ, – заметил Яковлев. – Но что вы можете? Ведь это у меня военная сила, а не у вас.
– Не давать паровоза, угля, воды, не давать семафора, не открывать путь. Много есть способов. Например, стрелки перестали работать. А еще лучше – рельсы разобрал неизвестный злоумышленник. Мы чиним, а он опять разбирает – теперь в другом месте… Чиним, он снова разбирает.
Яковлев и Новосильцева переглянулись.
– И как же вы намерены поступить? – спросил комиссар.
– Разве у меня есть выбор? Распоряжение я обязан выполнить, – ответил начальник вокзала. – Сейчас людей расстреливают и за меньшие провинности, нежели невыполнение приказа таких… весьма серьезных учреждений. Но, разумеется… – он бросил взгляд на Новосильцеву и замолчал.
– Пожалуйста, продолжайте, – попросил Яковлев: – Евдокия Федоровна не только мой боевой товарищ, она – моя супруга. Как говорят, законная жена, правда, пока не венчанная – все пока недосуг… – к изумлению Новосильцевой прибавил он.
– Стало быть, приказ выполнить я обязан, – сказал начальник вокзала. – Но можно заставить меня его не выполнить. Силой. Советую поторопиться. Вы-то меня понимаете?
– Безусловно! – произнес Яковлев. – И я рад, Сергей Александрович, что мы с вами друг друга так замечательно понимаем. Вам известно, кого я сопровождаю?
Начальник вокзала кивнул:
– Об этом знает уже вся Тюмень. А может, и весь Урал, и вся Сибирь.
Яковлев заметил:
– Это плохо… Позвольте пояснить вам обстановку. Я и мои люди попали сейчас в положение, совершенно неожиданное и непредусмотренное. Суть в том, что Уральский облсовет отказывается выполнить решение центральной власти. Некоторые местные товарищи, очевидно, вознамерились поиграть с огнем. Это я вам сообщаю не для того, чтобы привлечь вас на свою сторону, что, впрочем, было бы хорошо… А для того, чтобы вам самому обстановка была ясной.
Начальник вокзала только развел руками.
– Спасибо за доверие. Но я маленький человек, и высшие политические сферы – не по моей должности.
– Поэтому, – в голосе комиссара зазвенел металл, – коль скоро вы отказываетесь выполнить приказ уполномоченного чрезвычайного комиссара высших органов советской власти и препятствуете моему пути на Омск, то я заставлю вас обеспечить мне движение силой оружия! Ступайте к себе на рабочее место и ждите! – приказал Яковлев. – Никуда не отлучаться. Ни с кем по телеграфу не связываться. Вы находитесь под временным арестом. Сейчас к вам придет мой ординарец. Всех вам благ! – он протянул начальнику руку.