Наследство последнего императора
Шрифт:
– Между прочим, – сообщил Авдеев, – вчера сатрап сбежать хотел. Через Омск – в Японию. Его один белогвардеец хотел вывезти, прикинувшись комиссаром из Москвы.
– Ну, стерво поганое! – солдат щелкнул затвором винтовки и прицелился Николаю в лоб. – Да я тебя в Японию в сей же час отправлю! Сразу в Порт-Артур! К моим сотоварищам из четырнадцатой роты. Все там лежат, я один живой остался. Вот сейчас и тебя туда. Без возврата!
– Остановитесь! Так нельзя!.. Папа!.. Это мой отец!
Это крикнула Мария. Она подскочила к солдату, и схватилась за ствол его винтовки.
– Стой-стой! – забеспокоившись, приказал Авдеев. – Попужал малёхо – хватит!
– Дочку свою благодари, – уже спокойнее проговорил, нехотя отводя в сторону винтовку, которую Мария по-прежнему крепко держала за ствол. – Спасла тебя сейчас. Но в следующий раз не спасет! – пригрозил он. – А мне орден дадут за грязную, но полезную работу – что землю от гада кровавого очистил!
– Пожалуйста, – умоляла Мария, – не надо! Ведь у вас тоже, наверное, есть отец!..
Солдат вырвал из ее рук винтовку и мрачно ответил:
– Моего батьку по приказу министра твоего папашки – Столыпина – повесили на перекладине дворовых ворот. И еще полдеревни повесили. За то, что по справедливости требовали землю разделить…
– Все! – приказал Авдеев. – Все по местам. И ты тоже, – сказал он Марии. – А то у нас тут и карцер найдется для нарушителей тюремного устава. В Доме особого назначения будете дисциплину держать!
Николай и Мария вернулись обратно в угловую комнату и ошеломленно застыли на пороге. Трое солдат под присмотром члена Уралисполкома Дидковского рылись в ридикюле Александры и в саквояжах. Александра лежала на кровати, отвернувшись к стене. Около нее сидел Боткин, а поодаль в растерянности стояли Демидова, Чемодуров и Трупп. Их держали на прицеле еще двое солдат.
– Это что? Что это такое, спрашиваю?! – срывающимся голосом крикнул Николай. – Грабеж среди бела дня?
Дидковский оглянулся на него и ничего не сказал. Солдаты продолжали рыться в вещах, не обратив на Николая никакого внимания.
– Что это? – обернулся Николай к Авдееву.
– А что – у тебя уже совсем повылазило? – поинтересовался Авдеев. – Не видишь – обыск.
– Кто позволил? – возмутился Николай.
– Молчать, арестант Романов! – гаркнул Авдеев. – Ты есть тут арестованный заключенный преступник самодержавия и контрреволюции! И весь твой выводок, и холуи твои – тоже заключенные. Здесь тебе – тюрьма! И будешь себя вести, как в тюрьме! За неподчинение – карцер! При попытке к бегству пулю в лоб. Как меня понял?
Николай молчал.
– Я спрашиваю, арестованный Николай Кровавый, как понял меня?! – Авдеев извлек из кобуры наган, взвел курок и ткнул стволом Николая в грудь.
– Я понял!.. – выдавил из себя Николай, – Я понял, что до сих пор имел дело с порядочными людьми…
– Ну, тут ты не ошибся! – засмеялся Авдеев и спрятал наган. – Мы еще более порядочные, чем ты думал. Будешь радоваться еще больше! Не соскучишься.
Когда солдаты ушли, бросив развороченные вещи на пол, Демидова и Чемодуров, принялись наводить порядок. Им помогала Мария, и работа постепенно ее успокоила. Александра все так же лежала неподвижно лицом к стене.
Чемодуров растерянно потоптался на месте, походил по комнате, потом ушел на кухню. Долго осматривал плиту, открыл печную дверцу. Там еще тлели угли. Отвернул кран над раковиной. Кран хрюкнул, из него пошла желтоватая вода. Он прошел в караульную.
– Гражданин комендант, – почтительно обратился Чемодуров к Авдееву. – Вы не могли бы сказать, когда прибудут остальные вещи господ… граждан…
– Романовых? – помог ему Авдеев.
– Да, именно. Самовар бы раздуть. Да у нас с собой ничего – ни чашки, ни ложки. Самовар тоже в поезде остался.
– Не бойсь! – бодро заявил Авдеев. – Пусть привыкают! А то, вишь, всю Россию в каторгу превратили, а сами и не знают, что оно есть такое удовольствие – каторга и тюрьма.
Чемодуров мягко возразил:
– Но ведь здесь есть тоже рабочие люди – я, Анна Стефановна, повар, доктор… Ни чая, ни хлеба.
Авдеев замолчал, насупил рыжие брови и сказал:
– Леший вас знает, что с вами делать… Никаких средств на вас не отпущено, – проворчал он.
Он порылся в карманах, извлек пятнадцать рублей.
– Эй, Летемин! – приказал он солдату. – Быстро в лавку! Тащи… так – каравая два… нет, три черного, пачку чаю, сахару полфунта. И быстро! А ты, Стрекотин, вниз. Там в людской самовар хозяйский. Чтоб через пять минут здесь кипел!
– За пять минут не получится, товарищ Авдеев! – весело возразил Стрекотин.
– Ладно, десять минут даю. Ну, что зенки выкатил? Живо! Арестованных кормить-поить все равно надо. Такой закон. Кто арестовал, тот и обязан кормить!
Арестованные просидели в полутьме полтора часа, когда появились двое солдат. Один нес пыхтящий самовар, другой положил на стол три больших каравая черного хлеба и несколько кусков сахара. Постоял, подумал, два куска забрал и сунул в карман. Вытащил из кармана нож и отрезал половину каравая.
– Что ж, нам голодать, что ль, вас охраняючи? – хмуро объяснил он и ушел.
– Извольте чайку! Говорят, как чаю попьешь, так сразу на дворе теплее становится! – заявил повар Харитонов.
– Замечательно! – воскликнула Мария. – Ура! Живем! Все остальное – ерунда!
Отец тоже улыбнулся и спросил:
– А как бы нам реквизировать у «товарищей» хоть пару чашек?
– Поручите мне, ваше величество, – отозвался Чемодуров и ушел на кухню. Скоро он явился. Величественно держал на вытянутых руках поднос, на котором были две эмалированные зеленые кружки, две чашки тонкого китайского фарфора и пивная братина.
– Чур, мне из пива! – захлопала в ладоши Мария. – Я первая сказала!
– Непременно, ваше высочество, – пообещал Чемодуров. – Как только появится, так и подам.
Очнулась Александра. Обвела взглядом комнату и болезненно спросила:
– Почему темень? Почему нет свет?
Трупп щелкнул выключателем, под потолком загорелась люстра о трех угольных лампочках.
– Ура! Еще ура! – закричала Мария. – Да будет свет!
– Да будет! – согласился отец. – «Mehr Licht!» [126] – это сказал Гете за минуту до смерти.
126
«Больше света!» (нем.).