Наследство последнего императора

Волынский Николай

– Как же так? – удивился Василий. – Был князь председателем Временного правительства, а простой бухгалтерии не выучил! Есть в бухгалтерии «приход», а есть и «расход». Догадались?

Краснота с лица князя Львова схлынула и сменилась желто-серой бледностью. «Желчь разлилась, – констатировал Голощекин. – Боится, сволочь!»

– Погоди, говорю тебе! – поморщился Лукоянов. – Нельзя же так пугать граждан.

– Тогда пусть он скажет, почему его родная тетка мадам Писарева делает признание в своих записках, как бывший князь Львов, вербует в Екатеринбурге офицеров для белой армии адмирала Колчака.

– Ах, это! – с неожиданным облегчением перевел дух Львов. – Знаете ли, я не могу нести ответственность или объяснять те или иные поступки девяностолетней старушки, впавшей в тихое помешательство. Касательно моей тетки и ее болезненных фантазий лучше всего справиться у психиатра Каракозова, который наблюдает мою тетушку уже восемь лет.

– Справимся, будьте уверены! – угрожающе пообещал Василий. – Для твоего психиатра Каракозова место в арестантской тоже приготовлено.

Лукоянову, как понял Голощекин, все это надоело. Федор негромко стукнул кулаком по своему столу – большому, черного дерева, украшенному блестящими медными завитушками.

– Так! Разговоры окончены. Я принял решение! – сказал он и поднялся со стула.

Вместе с ним в испуге поднялся пожелтевший князь Львов.

– Гражданин Львов! Вы дали честное слово и вы свободны! Ваши документы и деньги будут вам немедленно возвращены, – заявил Лукоянов. – Но я бы вам настоятельно рекомендовал, Георгий Евгеньевич, – добавил он уже неофициальным, доверительным тоном, – немедленно, как это для вас возможно, покинуть Екатеринбург. И не только из-за наших слишком ретивых сотрудников, хотя и это достаточная причина. Есть и другая, известная пока небольшому кругу лиц. Полагаю, и вы могли слышать о мятеже чехословацкого корпуса. О том, что чехи, бывшие наши пленные, которых через Сибирь отправляли на их родину, неожиданно вышли из повиновения, стали вести себя, как самые настоящие разбойники, а точнее – криминальные отпетые бандиты. В ответ на попытку их разоружить, стали захватывать наши города и села. И теперь действуют, как преступники-каратели. Свергают законные органы советской власти, расстреливают рабоче-крестьянских депутатов, а также членов нашей партии. Командующий корпусом генерал Гайда вошел в сношения с адмиралом Колчаком с целью создания общего фронта против нас. И в настоящий момент они движутся в направлении Екатеринбурга. Причем, движутся довольно быстро …

Он испытывающе посмотрел в глаза Львову. Тот настороженно молчал и ждал, что Лукоянов скажет дальше.

– Я понимаю, – продолжил Лукоянов, – некоторым членам бывшей буржуазной власти все равно, расстреливают Гайда и Колчак большевиков или нет…

– Не говорите! – перебил его князь Львов и протестующе отгородился ладонями. – Я не сочувствую… Я не сочувствую большевикам во всем… абсолютно во всем… но они – наши русские люди. Эти австро-чешские разбойники и мерзавцы объявили войну не вам и вашей партии, а России, гражданин председатель чека! И русская кровь в этом случае не имеет политического цвета! Она у нас у всех красная.

– Как наше знамя, – подал голос Голощекин.

– Да! – согласился Львов и дерзко прибавил: – Знамя Февральской революции тоже было красным.

Лукоянов кивнул.

– Прошу вас, присядьте, князь, – устало сказал он.

Они оба сели.

– Но я не могу понять, – заговорил Львов, не обратив внимания на то, как обратился к нему Лукоянов, – почему в городе не объявлено особое положение? Почему не объявлена мобилизация? Почему?! – он повысил голос, словно находился на трибуне Государственной Думы. – Почему вы не призвали граждан к оружию?

– Да потому, Георгий Евгеньевич, – устало ответил Лукоянов, – что мы не хотим лишних жертв. Город защитить невозможно. И не все граждане станут на нашу сторону. У нас мало сил. А перед нами – корпус Гайды и армия Колчака. И если Гайда оставляет после себя выжженную землю, то после Колчака она остается насквозь мокрой от крови. Иногда мне кажется, что адмирал – просто психически больной человек, – вдруг доверительно добавил Лукоянов, обращаясь сразу ко всем в кабинете. – Только за два дня он сжег шесть деревень – живьем сжег! Всех – и мужиков, и баб с детьми заколотили в избах и сожгли! А за что? А только за то, что они могут… вы понимаете, Георгий Евгеньевич! – они просто могут, теоретически могут! – оказать помощь красным! Если захотят… А если не захотят?! Неважно! Могут!.. Даже немцы никогда так не свирепствовали, даже прохвосты-чехи так не зверствуют, как этот, с позволения сказать, русский офицер! Адмирал! Герой Арктики! Зверь кровавый…

Львов молчал, затих и Василий. Голощекин еще никогда не видел Лукоянова таким взволнованным. У того даже затряслась левая щека.

– Так что город нам, скорее всего, придется сдать, – сказал Лукоянов уже спокойнее. – Решение, конечно, примет, Уралсовет, я только высказываю свое личное мнение и надеюсь, Георгий Евгеньевич, на вашу деликатность…

Львов молча кивнул. Он был очень озабочен.

– Я хочу с полной ответственностью вас предупредить, – продолжил Лукоянов, – что и вы можете оказаться не в полной безопасности, если дождетесь Колчака. Три дня назад он казнил семерых членов Учредительного собрания, которые находились в составе его «правительства». Казнил за то, что они попытались возразить против зверств адмирала. Никто из казненных не состоял в партии большевиков. Четверо трудовиков, два октябриста, один кадет. Так что… – он вздохнул.

В кабинете возникла тягучая пауза.

– Ладно, Федор, – встрепенулся Голощекин. – Ты уже закончил? Все с князем?

– Сейчас, – ответил Лукоянов и снова обратился к Львову. – Хочу вас, Георгий Евгеньевич, предупредить и еще об одном чрезвычайно важном обстоятельстве. Дело в том, что генерал Гайда и адмирал Колчак захватили два эшелона с государственным золотым запасом России. Я бы точнее сказал – украли два эшелона с государственным золотом – тем самым, которое было направлено Временным правительством в тыл якобы для пущей сохранности и для расчета с союзниками…

– Я к этому решению не имею никакого отношения! – запротестовал Львов. – Все это было сделано при Керенском! Мало того, я всегда возражал против такой меры и предупреждал, что золото будет непременно украдено!

– Вот оно как! – не скрывая иронии, сказал Лукоянов. – Вы возражали! Наверное, мало возражали. Да, как и следовало ожидать, русское золото украдено. И оно пойдет не народные нужды, а в распоряжение палачей народа! Или вы думаете, что Колчак вернет золотой запас России? Русскому народу?

– Никогда! – твердо, с полной уверенностью произнес князь Львов, которого явно приободрил лукояновский пафос, напомнив ему революционный Февраль, когда князь и сам пребывал в митинговой эйфории. – Никогда! Колчак весь в крови. Что ему до народа, что до России? Знаете, – вдруг доверительно заговорил Львов, – я тоже иногда думаю, что адмирал Колчак просто сошел с ума. Есть такая разновидность маньяков – вид человеческой крови приносит им величайшее наслаждение. Вот и великий князь Николай Николаевич был таким…