Наследство последнего императора
Шрифт:
– Сядь, Филипп, и не сходи с ума! – приказал Сафаров. – Это я тебя как члена партии прошу: сядь и помолчи. И, если Федор разрешит, я могу тебе ответить на твои вопросы.
– Скажи ему, – кивнул Лукоянов.
– Так вот: о совершенно секретной операции под названием «Кулич», которую провели лукояновские чекисты, нельзя было знать всем – даже самым большим начальникам! Таков закон любой разведывательной миссии. Но кое-кто из коллегии чека был осведомлен.
– Ты знал? – спросил Голощекин.
– Да, – ответил Сафаров. – Правда, не всё.
– За что же тебе такое большое доверие? – с обидой спросил Голощекин. – А мне, значит, такое большое недоверие?! Федор! Не доверяете – мне?! Большевику с дореволюционным стажем? Военному комиссару всего Урала?
– Я совсем немного знал, – добавил Сафаров, – потому что самому пришлось поучаствовать. На одном из этапов. А не пришлось бы участвовать – тоже не знал бы. И не стал закатывать истерику, хотя я и не военный комиссар.
– Филипп, – вмешался Белобородов. – У Федора есть свой очерченный круг полномочий. Есть у него еще и свое, непосредственное, начальство в Москве. Думаю, ты согласишься: он, по службе своей, не имеет права всех подряд оповещать о своих секретных миссиях. Согласен?
– Нет! – заявил Голощекин. – Есть более высокие интересы, чем миссии и мессии!
– Какие же?
– Интересы нашей партии! – отрезал Голощекин. – Они всегда выше интересов государства и бюрократии! Федор должен был нам все сказать!
– Так вот сейчас он и рассказывает, – примирительно заметил Сафаров. – И я думаю, что это правильно. Не понимаю, почему ты из штанов выпрыгиваешь!
Голощекин немного поостыл:
– Ладно… – сказал он. – Но почему он отпустил контру?! Ты только об том подумай! Он направил белого гада к Колчаку, чтоб гад этот потом в тебя же и стрелял! И в меня! И в других наших товарищей по партии!
– Потому, дорогой мой по партии товарищ Филипп, я его не арестовал, – ответил Лукоянов, – что Малиновский мне нужнее там живой, а не здесь мертвый! – Он помолчал, словно не решаясь, продолжать или нет. Но, в конце концов, решился: – Были у нас еще подозрения относительно одной монахини – странницы Георгии… Живет сейчас в монастыре и время от времени носит продукты в дом Ипатьева. Еще прежний комендант, Авдеев, разрешил носить Романовым еду с монастырской фермы. Наша плотная слежка за Георгией, в том числе и внутренняя, силами нашей агентуры среди монахинь, ничего пока не дала. Мелькнула тут еще одна подозрительная фигура – тоже монах и тоже странник, некий Досифей, черноризец. Откуда явился – непонятно. Пришел-ушел и пропал.
– А что Яковлев? Не подавал знать о себе? – спросил Голощекин и тут же себя запоздало упрекнул: как же он в Москве не спросил о Яковлеве!
– Нет, – ответил Лукоянов. – Распустил отряд, сам заявил, что собирается в Тобольск, но в Тобольск не прибыл. Но я за ним не следил. Он нам тогда был не интересен. Так что ничего не известно о нем на сей момент.
– Ну, хватит, давайте к делу! – предложил Войков, переводя разговор на другие рельсы. – Что бы там ни было – кулич или пирожок, монах или монашка, но выходит, что только одни мы с Исаем оказались единственными решительными слугами царя, которые осмелились предпринять реальные попытки устроить Романовым побег!
Он и Радзинский переглянулись и рассмеялись. Голощекин усмехнулся, Сафаров кивнул. Они тоже знали эту историю.
В конце июня, удивляясь полному бездействию монархистов, живущих в Екатеринбурге, члены коллегии чека решили: неплохо бы добыть или сотворить доказательства того, что Романовы все-таки намеревались бежать и имеет место монархический заговор. Добыть доказательства взялись Радзинский и Войков. Они оба хорошо владели французским языком, поэтому сочинили и с надежным человеком из охраны передали Николаю два письма на французском, в которых безымянный русский «une officiere» сообщал, что в городе имеется группа преданных людей, которая готовит освобождение Романовых. И развернул перед ними увлекательный план бегства. К большому удивлению чекистов, в ответах для «une officiere» Романовы бежать отказались.
«Мы не хотим и мы не можем бежать, – писали они тоже по-французски. – Мы можем быть только похищенными силой, так как сила привела нас в Тобольск. Но не рассчитывайте ни на какую активную помощь с нашей стороны. У коменданта дома достаточно сил, охрана многочисленна. Стрелки меняются часто. Они охраняют нас и наши жизни добросовестно и очень хорошо с нами обращаются. И мы не хотим, чтоб они пострадали из-за нас, и не хотим, чтобы и вы тоже пострадали. Так что во имя Бога нужно избежать кровопролития. Если вы о нас действительно хотите позаботиться, то можете всегда прийти и спасти нас в случае реальной и неизбежной опасности. Имейте в виду, мы ничего не знаем, что происходит в мире. Мы не получаем ни журналов, ни газет, ни писем в последнее время. И с тех пор как охрана позволила нам открывать окно, надзор усилился, и нам запрещено высовывать головы в окна, потому что можно получить пулю в лицо».
– Я думаю, – с нажимом произнес Голощекин, – обсуждение мы можем на этом закончить. Прошу, товарищи, высказаться по существу. Какие конкретные предложения? Что будем делать? Хочу особенно предупредить, у нас в запасе не то что сутки, а может быть, даже только часы!.. – он вспомнил о словах Шиффа, сказанных перед тем, как они расстались: рав предупредил, что у него нет лишнего времени и нет других дел в Екатеринбурге. Он должен только проконтролировать исполнение и сразу уедет в Москву.
Все, словно по команде, замолчали.
– Александр! Что ты? – обратился Голощекин к Белобородову.
– Нет уж! – сказал Белобородов. – Я, как председатель исполкома, выскажусь последним. Не имею права давить на товарищей своей должностью.
– Раньше ты что-то не часто вспоминал об этом! – едко бросил Радзинский.
– Ладно… – перебил его Голощекин. – Товарищ Кудрин! Что ты скажешь, Михаил, как кадровый сотрудник чека?
Кудрин вскочил, пожал плечами, но ничего не сказал.
– Ну, так как же? – еще раз спросил Голощекин.
– Конечно! – ответил Кудрин убежденно. – Нужно решать!
– Что решать? И как? – спросил Белобородов. – Говори честно. Как на духу!
– Решать надо… конкретно! – с еще большим убеждением заявил Кудрин и сел.
– М-да… Юровский? – спросил Голощекин и услышал медленно-ленивый бас:
– Я еще думаю.
– Лукоянов?
– Мое мнение такое, – неторопливо сказал Лукоянов, – попытаться все-таки сохранить Романов как возможных ценных заложников. От них может быть серьезная польза советской власти…