Наследство последнего императора
Шрифт:
– Она нигде себя и не называет великой и даже просто княгиней.
Ира сделал изящную гримаску.
– Фи! Разве в том дело? Слишком много она хочет! – он не понимал, почему мэр не разделяет его возмущения. – Ну, подумаешь, привезла из Канады на пароходе какие-то старые кровати, отдала в больницу. Еще неизвестно, на какой помойке она их там, в своей Канаде нашла. И как ей только удалось растаможить это старье? Нет, вот теперь пусть побегает по инстанциям, пусть почешется, пусть посмотрит, как надо жить и вести себя в России. Может, тогда поймет, что здесь ей не Канада, и никто перед ней на цырлах ходить не собирается.
– Это ваша рекомендация мне как руководителю города? Ваш совет специалиста-референта? – уточнил Собчак.
– Да, в общем-то, – своей непонятливостью Собчак начинал Иру раздражать. – А вы? Что вы подумали?
– Я подумал… – медленно произнес Собчак. – Я подумал, – повторил он, – что если вы еще раз дадите мне подобный совет, можете сразу искать себе другую работу. И не нужно мне ничего объяснять! – рявкнул он. – Тем более, намекать, кому вы побежите на меня жаловаться. Потому что в этом случае вы будете отправлены не в отставку, а на ту помойку, где вас нашли ваши покровители – да, покровители: от слова «покрывать»!
Ира онемел, выпучив глаза. Такого он не ожидал. Педераст-референт внезапно вспотел, даже пышная его прическа (он красил волосы «Лондаколором» под блондина) взмокла.
– Ка… ка… – подавился он словом. – Ка…
– Ну! – приободрил его Собчак. – Смелее! Что бы хотите сказать? «Кака»?
Ира кивнул.
– Кто «кака»? Вы? – спросил мэр.
– Не… – замотал головой помощник.
– А кто же? – угрожающе поинтересовался мэр. – А? Ну, давай, говори, не вытягивай кишки! Я, что ли?
– Не… не вы… К-к-акая? Какая помойка? – Ира, наконец, протолкнул нужное слово через свою глотку.
Собчак усмехнулся.
– Мало того, что ты… этот… нетрадиционный. Ты еще и дурак. Уж не думаешь ли ты, что здесь не известно, где тебя подобрал главный московский педик? Да в вашем же клубе на Галерной.
– А что? – вдруг взвился Ира. – Там и Жириновский бывает.
– Ладно, – успокоил его Собчак. – Я передумал.
Ира облегченно вздохнул и несмело улыбнулся.
– Спасибо, Анатолий Александрович, – Ира попытался преданно заглянуть шефу в глаза, но у него не получилось: сегодня глаза мэра больше, чем обычно, смотрели в разные стороны. – Я больше не буду.
– Что «не буду»? Думать?
– Да. То есть, нет, наоборот… – запутался Ира.
– Верю, – успокоил его мэр. – Именно поэтому я и передумал. Знаешь ли, девушка Ира, я решил выгнать тебя не когда-нибудь в неопределенном будущем, а сегодня. Сейчас. Вот в эту, текущую в настоящий момент секунду! Ступай в общий отдел, и скажи там инспектору по кадрам, что я тебя отпускаю на все четыре стороны. Да поторопись – они через полчаса на обед пойдут!
Теперь до крашеного педераста дошло. На лице его за какие-то секунды сменилось несколько выражений – от недоверия до обреченного спокойствия и, наконец, в его глазах сверкнула такая сила ненависти, что Собчаку показалось, Ира – не демопедераст, а электрический скат и только что нанес мэру мощный электрический удар.
Парень вдруг широко улыбнулся, подмигнул мэру и, виляя по-женски задом, вышел. Собчак перевел дух. Эта неожиданная улыбка и подмигивание…
Мэр поднял трубку «вертушки» – защищенной телефонной связи, которая была предназначена внутри города только для партийных, государственных функционеров и руководителей крупнейших предприятий. Набрал четырехзначный номер. Трубку снял сам Чубайс. Он недавно был назначен председателем только что созданного комитета по распоряжению городским имуществом и не упускал ни одного случая упомянуть, что комитет создан по его настоянию.
Это была неправда. Идея создать комитет по разворовыванию госимущества первой пришла в голову Собчаку, он же и двинул сюда Чубайса. И лишь потом спохватился: у «рыжего Толи» в руках оказался весь город, где доселе не было ничего в частной собственности – от квартир до дворцов. И теперь этим распоряжался Чубайс. Реальной власти у «рыжего Толи» оказалось больше, чем у «длинного Толи». Хорошо, Собчак успел отписать для себя специальный квартирный фонд. Квартира в Ленинграде, а потом еще больше в Петербурге была самым большим богатством. Квартир всегда не хватало, а тут еще и советская власть подгадила: оставила демократам в наследство 5 миллионов населения.
Правда, надо отдать должное новой власти: ее реформы оказались настолько эффективны, что уже через год население стало стремительно сокращаться и за пять лет уменьшилось до четырех миллионов. Однако реальные успехи демократов были гораздо большими: за это же время в Питере осело около миллиона выходцев с Кавказа и из Средней Азии. Они без труда и сразу получали за огромные взятки российское гражданство, питерскую прописку, затем жилье, захватывали здания разорившихся институтов, заводов и фабрик, школ и профессиональных училищ. Так что за пять-шесть лет город потерял больше двух миллионов человек. А если учесть, сколько горожан должно было родиться, но не родилось, то потери города составили около двух с половиной миллионов человек – вдвое больше, чем за время гитлеровской блокады – самой страшной за всю обозримую историю Европы последних двух тысяч лет ее существования.
Так что ценность собчаковского специального квартирного фонда, которым мэр мог распоряжаться самостоятельно, не давая никому отчета, только возрастала. Но он, конечно, просчитался – непростительно. Все-таки жилье – это не морской порт и не суда торгового и промыслового флота и даже не знаменитый холдинг «Ижорские заводы», которые нынешним собственникам бывшего государственного имущества приносили фантастические – миллиардные доходы в американских долларах. Весь секрет был только в том, чтобы не спешить и не отдавать общественную собственность кому попало, а людям с большими деньгами. Большие деньги были только у бандитов и крупного ворья. Поколение собственников помоложе разбогатело на рэкете и крупномасштабном финансовом мошенничестве.
– Анатолий Борисыч! Приветствую! Узнаешь?
– Да кто же вас посмеет не узнать, Анатолий Александрович! – ответил Чубайс с привычной безжалостно-веселой интонацией. Он был тайным сайентистом, как и его друзья-приятели, сплотившиеся вокруг него тесным кругом, – Немцов, Бревнов, Кох, Кириенко-Израэлит, Хакамада и еще человек двадцать в Москве и Питере. Все остальные двуногие, убежденно считал он, как и его друзья-хаббардисты, – нечто вроде вшей, которых можно терпеть, пока они не кусают. Собчак для Чубайса тоже был вошью, только чуть более крупной, нежели другие.