Насмешник
Шрифт:
Первые два семестра я ощущал себя совершенно счастливым, делая все то, что по традиции делали первокурсники: приобрел портсигар с выгравированным на крышке гербом колледжа и популярную олеографию «Башни и шпили Оксфорда»; учился курить трубку; первое время напивался; пешком и на велосипеде побывал в окружающих деревушках; произнес ничем не примечательную вступительную речь в Обществе; в меру занимался историей, чтобы экзаменаторы остались довольны. Но все время казалось, что существует некая квинтэссенция Оксфорда, которую я чувствовал и любил со стороны и которую намеревался обнаружить.
В моем воображении сверкали литературные ассоциации. Я знал наизусть, более того, цитировал в своей письменной работе на соискание стипендии риторическое обращение Мэтью Арнольда к Оксфорду в «Восторженном мечтателе».
«Альма-матер» Квиллера-Коуча [137] было моим любимым стихотворением. Я зачитывался «Зулейкой Добсон» [138] и вторым томом
137
Сэр Артур Томас Квиллер Коуч(1863–1944) — поэт и романист, составитель ставших классикой «Оксфордской антологии английской поэзии 1250–1900» (1900) и «Оксфордской антологии баллад» (1910).
138
Единственный роман сэра Макса (Генри Максимиллиана) Бирбома (1872–1956), английского карикатуриста, денди и острослова, известного своими мастерскими и безжалостными карикатурами и пародиями на знаменитых современников, которого Бернард Шоу называл «несравненным Максом».
139
Роман Комптона Макензи (1883–1972), английского писателя, автора более ста романов, пьес и биографий.
140
Хилэр (Жозеф-Пьер) Беллок(1870–1953) — английский поэт, историк и эссеист французского происхождения. Окончил Баллиолский колледж Оксфордского университета. Больше всего запомнился стихами развлекательного характера, особенно детскими.
141
Джеймс Элрой Флекер(1884–1915) — английский поэт и драматург, учился в Оксфордском и Кембриджском университетах.
И
Ты возведен по воле славных королей, В твоих надгробьях, башнях — память давних дней, Пьянят здесь хмель любви и аромат цветов, На улицах не счесть блистательных умов.Кембридж породил, пожалуй, более значительных поэтов, но, конечно же (?), меньше стихотворений в свою честь.
142
Баллиолский колледж Оксфордского университета, назван так в честь родителей Джона Баллиола, короля Шотландии, основавших колледж в середине XIII в.
Я заранее испытывал предубеждение против самого городка, так что разочарование было не слишком сильным.
— Владеет страшной тайной он. — Ты об анналах Трех Корон [143] ?Сыновьям его не дано ни искать, ни разгадать его тайну, но в 1922 году она лежала почти на поверхности.
При мне Оксфордский университет куда больше походил на себя прежнего, каким он был, когда в нем учился отец (да и мой прадед тоже), чем на тот, каким он стал при моих детях. Никакой лихорадочной конкуренции при поступлении; более того, Пемброк спокойно принял в университет Хью Лайгона и еще кое-кого из аристократов, не желавших иметь дело со вступительными экзаменами и даже с экзаменами на степень бакалавра позже. Городок, как в старь, одиноко располагался среди речушек и лугов. Его строения гордо демонстрировали свои серо-золотистые осыпающиеся каменные стены, ныне приговоренные учеными мужами к обновлению, обошедшемуся в огромную сумму. Предместье радовало глаз домами в духе изображенных Рескином и ухоженными садами вдоль дорог на Вудсток и Бэнбери. В Каули существовал какой-то автотранспорт, но это было вне пределов зрения и слуха. Туристы в протяжение семестра были редкостью. Окружающие леса и холм были приютом для Ученой Цыганки, и можно было нагнать ее, бредущую по середине дороги. По берегу реки мы ходили в Бинсли гадать, как ходили, мы были уверены, все студенты до нас. На тихих улочках хищные лавочники поджидали студентов и соблазняли их предложением покупать в долг, который редко когда не возвращался. В Кентербери Гейт и в Броаде можно было взять двухколесный экипаж или открытую коляску. Велосипедисты и священники, пешком или на колесах, вперемешку со скотиной, которую гнали на базар, представляли единственную опасность на городских улицах. Сомневаюсь, что в университете набралось бы десятка три авто, принадлежавших донам или студентам. Телефонов не было. Связывались посредством открыток с университетским гербом, которые
143
Три Короны— неофициальные соревнования четырехлеток, в одном сезоне выигравших заезды на трех бегах: Дерби, Сет-Лиджер и Тысяча Гиней. Последние — одни из пяти классических английских скачек на дистанции в одну милю, проводящихся с 1814 года, победителю которых присуждается приз в пять тысяч гиней.
Община была сугубо мужская. Студенты жили затворниками. За исключением «Недели восьмерок» [144] , в мужских колледжах редко можно было увидеть девушек. Еще существовали прокторы, и в мое время в одном случае, так по крайней мере заявлялось, они имели право выдворять за пределы территории университета женщин, не имеющих сопровождающего и казавшихся им соблазнительницами. Последний поезд из Паддингтона прозвали «прелюбодеем», но он нечасто служил этой цели. Большинство студентов вполне были довольны жизнью в замкнутой общине, какой она была до появления железной дороги, удовлетворяясь легким флиртом во время каникул и близкой дружбой в остальное время.
144
Традиционные состязания по гребле между командами Оксфордского и Кембриджского университетов.
В описываемое время старший преподаватель по судебной психиатрии Лондонского университета представил доклад на тему молодежной преступности. «Мы много читаем, — говорит он, — о районах с повышенным уровнем преступности и о преступных субкультурах, но куда меньше о том, почему правонарушитель не имеет подруги, как большинство его законопослушных сверстников», и далее он знакомит с тем фактом, что сорок шесть процентов юношей, попавших в исправительные учреждения, не имели интимных отношений с противоположным полом. Уверен, что у менее чем десяти процентов моих сверстников были те, кого д-р Гиббенс называет подругами. Кое-кто испытал случайное, безрадостное приключение с проституткой за границей. Мало кто серьезно интересовался женщинами, но, насколько я знаю, лишь один попал в тюрьму (сбил пешехода), и лишь единицы стали гомосексуалистами.
Кое в чем мы были искушеннее своих преемников, но в другом — юнцы несмышленые.
В романе, который я написал много позже [145] , я сравнил относительно новую, существующую лишь сто лет, но якобы освященную веками систему образования в английских закрытых школах с производством портвейна. «Оно было, — писал я, — как спирт, который мешают с чистым соком виноградников Дору, — бьющий в голову, состоящий из таинственных ингредиентов; оно одновременно обогащало и замедляло взросление, как спирт замедляет созревание вина, делает его непригодным к употреблению, поэтому оно должно вылеживаться в темноте долгие годы, пока наконец не придет срок подать его к столу».
145
Имеется в виду роман «Возвращение в Брайтсхед» (1945).
Те из моих сверстников, кто испытывал в Оксфорде скуку, в большинстве своем были иноземного происхождения или получили оригинальное образование. Хьюберт Дугган, который впоследствии стал одним из моих ближайших друзей, был смешанного американо-ирландско-аргентинского происхождения. В колледже он изнывал без женщин и после двух семестров, жалуясь на влажные простыни и общество недоразвитых юнцов, поступил в королевскую конную гвардию.
Мистер Питер Куиннел, которого я с тех пор встречал время от времени, не жил при колледже. Его колледж тоже приводил в отчаяние. Для меня же это было сказочное царство, и, думаю, я был самым счастливым из моих сокурсников.
Середина 1920-х годов была словно День св. Луки, или, как говорят другие, бабье лето [148] . Традиционный жизненный уклад Оксфорда прервался в 1914 году; многие думали, что он никогда уже не возродится. После войны появилось поколение бывших солдат, на два, на три года старше, чем обычно бывают студенты, и бесконечно старше нас пережитым опытом. Ко времени моего поступления они уже окончили учебу или еще грызли науку, уединившись по своим углам, и колледжи заполнила молодежь.
148
Праздник св. Луки отмечается 18 октября.
После меня пришла эпоха джаза, коктейлей, постоянных поездок в Лондон и обратно, нового крепкого сленга и культа богатых, на смену которому вскоре пришел культ пролетариата. Но пятилетие мы жили и говорили во многом так, как наши предшественники десять лет назад. Когда я читаю их воспоминания (как делал в поисках деталей тогдашнего бытия, работая над «Жизнью Роналда Нокса»), то вижу много сходства между ними и нами, чего мне не хватает в случае с нашими преемниками.
Некоторые из нас остро чувствуют потерю тех легендарных личностей, которые, почти до единого человека, были уничтожены на Первой мировой войне. Нам часто с укоризной напоминали, особенно слуги в колледже, сколь хуже и бесцветней мы были в сравнении с теми великими людьми. Похоже, что сегодня, после Второй мировой войны, к моим сверстникам относятся со смесью зависти и осуждения, как к распутникам и прожигателям жизни.