Наставники Лавкрафта (сборник)

Коллектив авторов

Не стоит жизнью рисковать, Мою жену своею звать.

И королевский сын замертво упал у его ног. Люди пришли и попытались попасть в комнату, но никак не могли, и стали рубить дверь топорами, но дерево стало тверже железа; наконец все убежали прочь, напуганные криком, смехом, визгом и рыданиями, доносившимися из комнаты. Только на следующий день дверь отворилась, но в комнате никого не было, кроме черного дыма, потому что черный человек унес девушку. И лишь на кровати лежали два пучка высохшей травы, красный камень, несколько белых камушков и увядшие желтые цветы. Я вспомнила эту нянину сказку, стоя на дне глубокой ямы, и она была такой странной и пустынной, что мне стало страшно. Вокруг я не видела ни камней, ни цветов, но мне было так страшно унести их, не зная об этом, что я решила прочесть заклинание, пришедшее мне в голову, чтобы отпугнуть черного человека. Я встала в самом центре ямы, убедилась в том, что на мне нет ничего из перечисленных в сказке вещей, обошла это место кругом, прикоснулась особым образом к глазам, губам и волосам и прошептала несколько причудливых слов, которым меня научила няня, чтобы отпугивать зло. После этого я почувствовала себя защищенной, выбралась из ямы и продолжила путь среди курганов, ям и стен, пока не дошла до конца этой странной местности. Поднявшись наверх, я увидела, что все эти земляные сооружения тоже складываются в определенный рисунок, как и серые камни, только совсем другой. Было уже поздно, и землю заволокло туманом, но с того места, где я стояла, казалось, что на траве лежат две огромные человеческие фигуры. Я продолжила идти и наконец нашла тайную рощу, которая слишком тайная, чтобы ее можно было описать. Никто не знает, как в нее пройти, я сама нашла дорогу очень необычно: какой-то маленький зверек прошмыгнул между деревьями и затерялся в роще. Так что я пошла за ним через очень узкий темный проход между ветвями и колючками, и было уже темно, когда я вышла на что-то вроде поляны посреди рощи. И здесь мне явилось самое великолепное видение, какое я только видела. Но длилось оно не больше минуты, потому что я сразу же бросилась прочь со всех ног, напуганная тем, насколько чарующим, странным и прекрасным оно было. Но я хотела подумать о нем, добравшись домой, и понятия не имела, что бы случилось, останься я в роще. Я вся горела и дрожала, сердце колотилось, и странные крики непроизвольно вырывались у меня изо рта, пока я бежала прочь. К счастью, большая белая луна вышла из-за круглого холма и указала мне путь, так что я бежала обратно среди курганов и ям, и вниз через лощину, и вверх через заросли к месту с серыми камнями, и наконец я вернулась домой. Отец был занят, и слуги не сказали ему, что меня до сих пор нет дома, хотя сами были напуганы и не могли понять, что делать. Я не позволила им выяснить, где на самом деле я была, сказав лишь, что заблудилась. Я легла в кровать и пролежала без сна всю ночь, размышляя о том, что видела. Когда я вышла на поляну из узкого прохода, она сияла, хотя уже стемнело, и все казалось таким отчетливым, что всю дорогу до дома я была совершенно уверена в том, что видела, и хотела остаться одна в своей комнате, чтобы в полной мере насладиться видением, закрыть глаза и представить, что оно здесь, и сделать все то, что я могла бы, если бы не была столь напугана. Но когда я закрыла глаза, видение не вернулось. Я снова начала размышлять обо всем моем приключении и вспомнила, каким темным и странным все было под конец, и мне стало страшно, что все это ошибка, потому что казалось невозможным, чтобы это случилось на самом деле. Мое приключение напоминало одну из няниных сказок, в которые я по-настоящему никогда не верила, – хотя и испугалась, стоя на дне ямы, и мне вспомнились все те истории, которые она

рассказывала мне, когда я была маленькой. И я стала гадать, на самом ли деле со мной все это случилось, или это было давным-давно в одной из сказок. Это было так странно, я лежала без сна в своей комнате в задней части дома, и луна освещала реку с другой стороны, так что свет не проникал сквозь окно. В доме царила тишина. Я слышала, как отец поднялся по лестнице, и сразу после этого часы пробили двенадцать и в доме стало так пусто и тихо, словно в нем не осталось ни одной живой души. И хотя в моей комнате было темно и сумрачно, через белые шторы пробивался бледный мерцающий свет. Когда я встала и выглянула в окно, то увидела большую черную тень от дома, накрывшую сад, так что он стал похож на тюрьму с повешенными людьми; а дальше за ним все было белым – и даже лес сиял белым с черными провалами между деревьями. Тихо, светло, и на небе ни облака. Я хотела подумать о том, что я видела, но не могла, и тогда я начала думать о тех сказках, которые няня рассказывала мне так давно, что я считала, что позабыла их, но все они вернулись ко мне, переплетаясь в моих мыслях с зарослями, серыми камнями, ямами в земле и тайной рощей, пока я не перестала понимать, что было сегодня, а что давно, или же все это было лишь сном. И еще я вспомнила тот жаркий летний день много лет назад, когда няня оставила меня в тени под деревом и белые люди вышли из воды и леса, играли, танцевали и пели, и я вообразила, будто няня прежде говорила мне о чем-то подобном, до того, как я их увидела, только я не могла вспомнить, что именно. Тогда я задумалась, не могла ли она быть той белой дамой, потому что мне помнилось, что она была точно такой же белой и красивой, с такими же черными глазами и волосами, и иногда она улыбалась и выглядела точь-в-точь как та дама, когда рассказывала мне свои сказки, начинающиеся с «Давным-давно…» или «В далекие волшебные времена…». Но я думала, что она не могла быть той дамой, потому что, кажется, она ушла в лес в другом направлении, и вряд ли мужчина, который шел с нами, мог быть тем вторым – иначе я бы не увидела тот чудесный секрет в тайной роще. Я думала, что, может, дело в луне, но она появилась позже, когда я была посреди пустоши с огромными земляными фигурами, – вокруг были стены, загадочные ямы и гладкие круглые курганы, когда луна вышла из-за высокого круглого холма. Я размышляла обо всем этом, пока мне не стало совсем страшно, потому что я боялась, что со мной что-то случилось, и я снова вспомнила нянину сказку про бедную девушку, которая спустилась в пустую яму и ее в конце концов забрал черный человек. Я знала, что тоже попала в пустую яму, и возможно, она была та самая и я сделала что-то ужасное. Так что я снова повторила заклинание, прикоснулась особым жестом к глазам, губам и волосам и произнесла старые слова на языке фей, чтобы убедиться, что меня никто не утащит. Я снова попыталась восстановить в памяти тайную рощу и, пробравшись по узкому проходу, увидеть то, что я в ней увидела, но почему-то не могла перестать думать о няниных сказках. Мне вспомнилась одна – про юношу, который однажды давным-давно отправился на охоту, и весь день его гончие выслеживали добычу, они переплывали реки, обошли все леса, бродили по болотам, но не могли найти никакой дичи, и они охотились весь день, пока солнце не покинуло небосвод, опускаясь за горы. Юноша злился из-за того, что не нашел никого, и собирался повернуть обратно, но в тот миг, когда солнце коснулось гребня гор, он увидел, как из чащи перед ним вышел прекрасный белый олень. «Ату!» – крикнул он собакам, но те заскулили и не двинулись с места. Он пришпорил лошадь, но она задрожала и не пошла, и тогда юноша спрыгнул с лошади и сам погнался за прекрасным белым оленем в одиночестве. Скоро совсем стемнело, небо стало черным, ни одна звезда не озаряла его свод, а олень все бежал во тьме. И хотя у юноши было ружье, он не сделал ни выстрела, потому что он хотел схватить оленя голыми руками и боялся, что потеряет его в темноте. Но он так и следовал за ним, хотя небеса были так темны и воздух непроглядно темен, а олень все бежал и бежал, пока юноша не перестал понимать, где он находится. Они бежали через огромные леса, полные шепота, где мертвенно-бледный свет лежащих на земле гнилушек озарял все вокруг, и стоило юноше решить, что он потерял оленя, как он видел его, белого и сияющего, прямо перед собой – и бросался бежать быстрее, чтобы схватить его, но олень тоже прибавлял скорости, и юноша ни разу его не коснулся. Олень бежал через огромные леса, переплывал реки, пробирался через болота, где земля пузырилась под ногами, а в воздухе горели блуждающие огни, и через узкие каменистые лощины, пахнущие подземельем, а юноша бежал за ним. И так они бежали через горную гряду, где завывал ветер: олень впереди, а юноша – за ним вслед. Наконец взошло солнце, и юноша понял, что он попал в совершенно незнакомое ему место. Это была прекрасная долина, по дну которой струился поток, а в центре ее был огромный круглый холм. Олень спустился в долину и поскакал к холму, и казалось, что от усталости он бежит все медленнее, и, хотя юноша тоже устал, он побежал быстрее, поверив, что наконец сможет его поймать. Но когда они приблизились к подножию холма и юноша уже протянул руки, чтобы схватить оленя, тот исчез, скрывшись в земле. Юноша заплакал, ему было так жаль потерять оленя после этой бесконечной погони. Но сквозь слезы он заметил дверь в холме, прямо перед ним, и вошел в нее, и, хотя за дверью было очень темно, он пошел вперед, надеясь найти белого оленя. И вдруг на него обрушился свет – и он увидел небо, и сияющее солнце, и птиц, поющих на деревьях, и прекрасный фонтан. А у фонтана сидела очаровательная дама, оказавшаяся королевой фей, и она рассказала юноше, что нарочно обернулась оленем, чтобы заманить его сюда, потому что без ума в него влюбилась. Она принесла из своего дворца большую золотую чашу, покрытую драгоценными камнями, и предложила юноше вина. И чем больше он пил, тем больше ему хотелось еще, потому что вино было зачарованным. Юноша поцеловал прекрасную даму, и она стала его женой, и он весь день и всю ночь был с ней в том холме, который был ее домом, а проснувшись, обнаружил, что лежит на земле неподалеку от того места, где впервые увидел оленя, и его лошадь и собаки ждут его; он оглянулся и увидел, как солнце скрывается за горами. Юноша вернулся домой и прожил долгую жизнь, но ни разу с тех пор не поцеловал ни одну даму – ведь сама королева фей дарила ему поцелуи, и никогда не пил больше простого вина – ведь ему довелось испить зачарованного.

Иногда няня рассказывала мне сказки, услышанные от своей прабабушки, которая была очень старой и жила в домике на горе совсем одна, и большинство этих сказок были о холме, где давным-давно люди собирались по ночам, играли во всякие странные игры и делали необыкновенные вещи – так говорила няня, но я не могла понять, – а теперь, говорила она, все, кроме ее прабабушки, забыли обо всем этом и никто не знал, где был этот холм, даже ее прабабушка. Я вспомнила одну из тех странных историй и вздрогнула. Она рассказывала, что люди всегда приходили туда летом, в самую жару, и им надо было много танцевать. Они дожидались темноты, причем деревья, которые там росли, еще сильнее затеняли все вокруг, и люди приходили один за другим с разных сторон по тайному проходу, о котором больше никто не знал. И двое оставались сторожить проход, а те, кто приходил снова, показывали очень необычный жест – няня показала мне его как могла, но сказала, что не может показать его как следует. Приходили самые разные люди, благородные и простолюдины, старики и дети, и даже совсем малыши, которые сидели и смотрели. И когда они приходили, внутри было темно, лишь в одном углу виднелись пылающие угли и вверх поднимался алый дым, сладкий и сильный запах которого заставлял людей смеяться. И так они все заходили внутрь, и когда входил последний – дверь исчезала и никто больше не мог попасть внутрь, даже если и знал, что внутри что-то есть. Однажды один странствующий господин, который ехал издалека, сбился с пути в темноте, и его лошадь завела его вглубь одичалой пустоши, где все было перевернутым, простирались ужасные болота и повсюду были огромные серые камни, и ямы под ногами, и деревья, похожие на виселицы, протягивавшие к нему свои длинные черные руки. И этот странствующий господин очень испугался, и его лошадь начала дрожать с головы до пят – и наконец остановилась и ни в какую не желала тронуться с места. Тогда господин спешился и попытался повести лошадь под уздцы, но она все равно не тронулась с места, вся покрывшись пеной, будто мертвая. Тогда господин продолжил идти один, все дальше углубляясь в одичалую пустошь, пока не пришел в темное место, где он услышал крики, пение и плач, каких прежде никогда не слышал. Все эти звуки были совсем рядом, но он не мог никого найти, и тогда он начал кричать, и пока он кричал, что-то пронеслось позади него – и в одно мгновение его рот был заткнут, руки и ноги связаны, и он потерял сознание. А когда очнулся, оказалось, что он лежит у дороги, именно там, где в самом начале сбился с пути, под мертвым дубом с черным стволом, и лошадь его привязана рядом. Этот господин поехал в город и рассказал там об увиденном, и некоторые люди были удивлены, но другие поняли, что это было. Так что, когда все были внутри, дверь исчезала и никто больше не мог войти. И когда все были внутри, выстроившись в круг, прикасаясь друг к другу, кто-то первым начинал петь во тьме, а кто-то еще грохотать специальным инструментом, и среди ясной ночи люди могли слышать громовые раскаты далеко за дикой пустошью, и те из них, кто полагал, будто знает, что это, чертили защитные знаки на груди, проснувшись в своей постели среди ночи от этого ужасного громкого звука, словно лавина сошла в горах. Шум и пение продолжались долго-долго, и люди, стоя по кругу, раскачивались из стороны в сторону и пели на очень старом языке, который теперь никто не знает, и напев этот звучал странно. Няня сказала, что ее прабабушка, когда была еще совсем маленькой, знала одного человека, кто немного помнил эту песню. Няня пыталась напеть мне ее, и это был столь странный напев, что я вся похолодела, как если бы коснулась мертвеца. Иногда пел мужчина, иногда женщина, и иногда они делали это так хорошо, что два-три человека падали на землю, крича и царапая себя. Пение продолжалось, и люди в круге раскачивались из стороны в сторону долго-долго, пока наконец луна не всходила над местом, которое они звали Толе Деол, освещая их, поющих и раскачивающихся из стороны в сторону, окутанных сладким дымом, исходящим от пылающих углей. Затем они ужинали. Девочка и мальчик подносили им еду: мальчик нес огромную чашу вина, а девочка – хлеб, и люди передавали хлеб и вино по кругу, но на вкус они были совсем не такие, как обычные хлеб и вино, и навсегда меняли вкусивших их. После все они вставали и начинали танцевать, и тайные вещи вынимались из тайников, и они играли в необыкновенные игры, и кружились, кружились, кружились в танце в свете луны, и иногда люди внезапно исчезали – и больше никто никогда не слышал о них и не знал, что с ними происходило. И они снова пили вино, и делали идолов, которым поклонялись, и няня мне однажды показала, как делать идолов, когда на прогулке мы проходили мимо места, где было много влажной глины. Тогда няня спросила, не хочу ли я узнать, как выглядели те вещи, которые делали на холме, и я сказала да. Тогда она заставила меня пообещать, что я никому ни слова об этом не скажу, а если нарушу обещание, то меня бросят в черную яму с мертвецами, и я пообещала, что не скажу, а она трижды повторила то же самое – и я трижды обещала не говорить никому. Она взяла мою деревянную лопатку, накопала глины, сложила ее в мое жестяное ведерко и велела, если мы кого-нибудь встретим, говорить, что я напеку пирогов, когда вернусь домой. Мы прошли еще немного, пока не поравнялись с небольшой рощицей у дороги. Тогда няня остановилась, огляделась по сторонам, заглянула за живую изгородь, за которой простирались поля на другой стороне, а потом велела: «Быстро!», и мы бросились в чащу и пробрались между кустами, пока не ушли достаточно далеко от дороги. Тогда мы уселись под кустом, и я очень хотела узнать, что няня собирается сделать с глиной, но сперва она заставила меня снова пообещать, что я никому не скажу ни слова, встала и осмотрелась сквозь заросли со всех сторон, хотя тропинка, по которой мы пришли, была такой маленькой и заросшей, что мало кто смог бы сюда пройти. И вот мы сели, няня достала из ведерка глину и начала месить ее руками, делать с ней странные вещи и переворачивать. Она спрятала ее под большим листом щавеля на минуту или две, а потом снова достала. Она вставала и садилась, и ходила особым образом вокруг глины, все время тихо напевая какой-то стишок, и лицо ее раскраснелось. Наконец она снова села, взяла глину в руки и начала лепить из нее что-то вроде куклы, но совсем не такую, как те, что были у меня дома. Из одной только влажной глины она сделала самую странную куклу, какую я только видела, и спрятала ее под кустом, чтобы она высохла и затвердела, и все время, пока лепила, она продолжала напевать этот стишок себе под нос, а лицо ее краснело сильнее и сильнее. Мы оставили куклу там, спрятанную в кустах, где никто не смог бы ее найти. А спустя несколько дней мы снова пошли на прогулку, и когда подошли к небольшой темной роще, где кусты подступали к дороге, няня снова заставила меня пообещать все то же самое и так же огляделась по сторонам, и мы пробрались через заросли до того места, где среди зелени был спрятан глиняный человечек. Я так хорошо все это помню, хотя мне тогда было восемь лет, и восемь лет прошло с тех пор. Небо было глубокого фиолетово-синего цвета, и в центре рощи, где мы сидели, росла большая бузина, покрытая цветами, а на другой стороне – заросли таволги, и когда я думаю о том дне, запах бузины и таволги словно наполняет комнату, и, закрыв глаза, я могу увидеть сияющее синее небо с проплывающими по нему белоснежными облачками и сидящую напротив няню, давно уже ушедшую, и она выглядит точь-в-точь как та белая дама из леса. Итак, мы сели, и няня достала глиняную куклу из потайного места, где она была спрятана, и сказала, что мы должны «почтить» ее, – она покажет, что делать, а я должна смотреть, не отводя глаз. Она продела всевозможные странные вещи с глиняным человечком, и я заметила, что она вся обливалась пoтом, хотя мы шли очень медленно, а после она сказала мне «почтить» куклу, и я повторила все то, что делала она, потому что няня нравилась мне, а эта игра была такой необычной. Она сказала, что этот человечек поможет, если кого-то сильно полюбишь, – надо проделать с ним определенные обряды; если кого-то сильно возненавидишь, он тоже поможет, только обряды должны быть другими. Мы играли с ним долго-долго, придумывая всевозможные вещи. Няня сказала, что это ее прабабушка поведала ей о таких фигурках, но то, что мы делаем, никому не вредит, это всего лишь игра. Но история, которую она рассказала, сильно меня напугала, и я вспомнила ее в ту ночь, когда лежала без сна в своей комнате в бледной пустой темноте, размышляя о том, что я видела в тайной роще.

Няня рассказала, что когда-то в большом замке жила молодая леди из высшего дворянства. И она была так красива, что все джентльмены хотели жениться на ней, потому что она была самой красивой дамой, которую кто-либо когда-либо видел, и она была добра ко всем, и все думали, что она очень хорошая. Но хотя она и была вежлива со всеми джентльменами, желающими на ней жениться, она отвергала их и говорила, что не может решить и не уверена, что вообще хочет замуж. И ее отец, который был очень знатным лордом, рассердился, хотя и сильно любил ее, и спросил ее, почему бы ей не выбрать хоть одного из тех красивых молодых людей, которые пришли в замок. Но она сказала только, что не любит никого из них настолько сильно и что она должна подождать, а если они будут настаивать, то она пострижется в монахини. Тогда джентльмены сказали, что они уйдут на год и один день, а когда год и один день пройдут, они вернутся и спросят, за кого из них она выйдет замуж. Итак, день был назначен, и они все покинули замок, а леди пообещала, что через год и один день будет ее свадьба с одним из них. Но на самом деле она была королевой тех людей, что танцевали на холме летними ночами, и в положенные ночи она запирала дверь своей комнаты, и вместе со своей служанкой тайком ускользала из замка по проходу, о котором знали только они, и уходила на холм в одичалой пустоши. И она знала о тайных вещах больше, чем кто-либо другой, и больше, чем кто-либо знал до или после, потому что она никому не открывала самых сокровенных тайн. Она знала, как делать ужасные вещи, как уничтожить юношу, как проклясть человека – и многое другое, чего я не могла понять. И хотя ее настоящее имя было леди Эвелин, танцующие люди звали ее Кассап – это значит «кто-то очень мудрый» на одном из древних языков. И была она белее их всех и выше, и глаза ее сияли в темноте, как горящие рубины; и она могла петь песни, которые никто другой не мог петь, и когда она пела, все падали ниц и поклонялись ей. И она умела делать то, что они называли шиб-шоу, – самое чудесное заклинание. Она говорила знатному лорду, своему отцу, что хочет пойти в лес собирать цветы, и он отпускал ее, и она со своей служанкой шла в лес, куда никто не ходил, а служанка караулила ее. Тогда леди Эвелин ложилась под деревья и начинала петь определенную песню, и она протягивала руки, и со всех концов леса сползались огромные змеи, шипя и скользя между деревьями, и, выпуская свои раздвоенные языки, подползали к ней. И все они приползали и обвивались вокруг нее, вокруг ее тела, и ее рук, и ее шеи, пока извивающиеся змеи не покрывали ее полностью, так что оставалась видна только ее голова. И она говорила с ними, и пела им, и они извивались вокруг и вокруг, все быстрее и быстрее, пока она не приказывала им уйти. И все они тотчас уползали обратно в свои норы, а на груди у нее оставался самый необычный красивый камень, по форме напоминающий яйцо и окрашенный в синий и красный, желтый и зеленый, с отметинами, похожими на змеиную чешую. Его называли «глейм-камень», и с ним можно было творить всякие чудеса, и няня сказала, что ее прабабушка видела собственными глазами глейм-камень, и он блестел ярче всего в мире и был покрыт чешуей, как змея. И эта леди могла делать очень много подобного, но она твердо решила, что не выйдет замуж. И было очень много джентльменов, которые хотели на ней жениться, но самыми главными были пятеро из них: сэр Саймон, сэр Джон, сэр Оливер, сэр Ричард и сэр Роланд. Все поверили, что леди сказала правду и действительно выберет одного из них себе в мужья спустя год и один день, и только сэр Саймон, очень умный, заподозрил, что она обманывает их, и поклялся следить за ней и попытаться вызнать правду. Он притворился, что, как

и остальные, не станет возвращаться в замок год и один день, и заявил, что отправляется далеко за море, в другие страны. Но на самом деле он отъехал совсем недалеко – и вернулся в замок, переодевшись в служанку, и был принят посудомойкой (хотя он был мудр не по годам, его молодое гладкое лицо походило на девичье). И он ждал и смотрел, слушал и молчал, прятался в темных углах и вставал среди ночи – и был настороже. И он слышал и видел такие вещи, которые показались ему весьма странными. И так он был хитер, что открылся горничной, сказав, будто бы переоделся в девушку, потому что любит ее и хочет быть с ней рядом, и польщенная горничная выдала ему множество секретов, и он больше прежнего уверился в том, что леди Эвелин обманывает его и всех остальных. И так он был умен, и так хитроумно лгал горничной, что однажды сумел спрятаться в спальне леди Эвелин за занавесками. И он стоял тихо и неподвижно – и наконец дождался ее появления. Она наклонилась, приподняла камень под кроватью и из тайника под ним достала восковую куклу, точь-в-точь такую, как мы с няней делали в чаще. И все это время глаза леди горели как рубины. Она достала маленькую восковую куклу и прижала ее к груди, она шептала и бормотала, и она брала ее и клала обратно, поднимала вверх и опускала вниз, и снова клала обратно. И она сказала: «Блажен тот, кто породил епископа, который рукоположил священника, который обвенчал мужчину, который женился на женщине, которая сделала улей, в котором поселилась пчела, которая собрала воск, из которого сделан мой истинный возлюбленный». И она достала из шкафа большую золотую чашу, принесла большой кувшин вина из кладовой, налила немного в чашу – и с огромной нежностью положила куколку в вино и обмыла ее со всех сторон. Затем она открыла буфет, достала маленький круглый пирог и приложила его к губам куколки, а затем бережно отнесла ее на кровать и накрыла одеялом. И хотя сэр Саймон был ужасно напуган, он смотрел не отрываясь – и видел, как леди поклонилась и протянула руки, шепча и напевая, и как рядом с ней появился прекрасный юноша, который поцеловал ее в губы. И они вместе пили вино из золотой чаши и вместе ели пирог. Но когда поднялось солнце, юноша исчез; осталась лишь маленькая восковая кукла, и леди снова спрятала ее в тайник под кроватью. Итак, сэр Саймон прекрасно знал, что представляет собой эта леди, и ждал и наблюдал, пока время, которое она назвала, почти не истекло и через неделю исполнился бы год и один день. И однажды ночью, спрятавшись за занавесками в ее комнате, он увидел, как она сделала еще пять восковых кукол и спрятала их. А на следующую ночь она достала одну из них, наполнила золотую чашу водой и, взяв куклу за шею, держала ее под водой. А после произнесла:

Сэр Дикон, твой век сочтен, Спишь на дне ты вечным сном.

И на следующий день в замок принесли весть, что сэр Ричард утонул, переправляясь через реку. А ночью она достала другую куклу и повесила ее на гвоздь, повязав на шею фиолетовый шнурок. А после произнесла:

Сэр Роланд, твой пришел конец: Висит на дереве мертвец.

И на следующий день в замок принесли весть, что сэр Роланд был повешен грабителями в лесу. А ночью она достала другую куклу и вонзила ей кинжал прямо в сердце. А после произнесла:

Сэр Нолл, сэр Нолл, кончайте жить, Кинжал вам в грудь пора всадить.

И на следующий день в замок принесли весть, что сэра Оливера незнакомец заколол ножом во время драки в таверне. А ночью она достала другую куклу, держала ее над горящими углями, пока та не расплавилась. А после произнесла:

Сэр Джон, вернись, стань прахом вновь, Пусть жар твою иссушит кровь.

И на следующий день в замок принесли весть, что сэр Джон неожиданно скончался от лихорадки. Тогда сэр Саймон покинул замок, оседлал лошадь и поскакал к епископу – и рассказал ему все. Епископ послал своих людей, и они схватили леди Эвелин, и открылось все то, что она совершила. И когда истекли год и один день, в тот день, когда она должна была выйти замуж, ее протащили через весь город в одной рубашке, привязали к большому столбу на рыночной площади и живьем сожгли перед лицом епископа, вместе с восковой куклой, висевшей у нее на шее. И люди говорили, что восковой человечек кричал, сгорая в пламени. И я думала об этом снова и снова, пока лежала без сна в своей кровати, и мне казалось, что я вижу леди Эвелин на рыночной площади и вижу, как желтые языки пламени пожирают ее прекрасное белое тело. И я думала об этом так долго, что словно бы сама попала в эту историю, и представляла, что я и есть леди и что за мной пришли, чтобы сжечь заживо на глазах у всех жителей города. И я гадала, было ли ей страшно после всех тех странных вещей, которые она делала, и насколько больно сгореть у столба. Я снова и снова пыталась забыть нянину сказку и вспомнить тот секрет, что открылся мне днем, и что было в тайной роще, но я могла лишь видеть темноту и сияние в темноте, а затем я убегала и видела лишь, как я бегу, а большая луна восходит над темным круглым холмом. Потом мне вспомнились все старые сказки и странные песенки, которые пела мне няня; и была среди них одна, начинающаяся с «Холзи прекрасная, Хелен ужасная», которую она очень тихо напевала, когда хотела, чтобы я заснула. И я начала напевать ее себе в голове – и уснула.

На следующее утро я была очень сонная и уставшая, и толком не могла заниматься, и очень обрадовалась, когда уроки закончились и пришло время обедать, потому что я хотела пойти на прогулку и остаться одна. Был теплый день, и я пошла на красивый холм, покрытый дерном, и села на старую мамину шаль, которую специально взяла с собой. Как и вчера, небо было серым, но сквозь облака просачивалось белое сияние, и с того места, где я сидела, я могла видеть весь город – тихий, спокойный и белый, словно нарисованный. Я вспомнила, что на этом холме няня научила меня играть в одну старую игру под названием «Троя», в которой надо танцевать и извиваться особым образом в траве, и если протанцевать так достаточно долго, то будешь отвечать на заданные тебе вопросы, хочешь того или нет, и, что бы тебе ни сказали делать, ты будешь вынужден исполнить. Няня говорила, что раньше много было подобных игр, о которых немногие знали, и была такая, при помощи которой можно было превращаться в кого угодно, и ее прабабушка, когда была маленькой, видела одного старика, который знал девушку, превратившуюся в большую змею. А еще была другая очень старая игра, где надо было танцевать, извиваться и переворачиваться; с помощью этой игры можно было забрать у человека душу и не возвращать так долго, как захочешь, а его тело будет ходить пустым и бесчувственным. Но я пришла сюда подумать о том, что произошло вчера, и о тайной роще. С того места, где я сидела, я могла видеть далеко вокруг, даже расщелину за городом, которую я нашла, – там маленький ручеек привел меня в неизведанную местность. Я представила, будто я снова иду вдоль него, и прошла в голове весь путь, и наконец нашла рощу, и пробралась в нее сквозь кусты, и тогда в сумерках я увидела то, отчего словно бы наполнилась огнем изнутри, словно я хотела танцевать, и петь, и взлететь в воздух – от того, как я изменилась и стала необыкновенной. Но мое видение нисколько не изменилось и не потускнело, и я снова и снова гадала, как такое могло произойти. Неужели нянины сказки были правдивы, потому что днем на открытом воздухе все казалось совсем не таким, как ночью, когда я была напугана и думала, что меня сожгут заживо? Я однажды рассказала папе одну из ее сказок – ту, что была о привидении, – и спросила, правда ли это, а он ответил, что это полная чушь и только простые необразованные люди могут верить в подобный вздор. Он очень разозлился на няню за то, что она рассказала мне эту сказку, и отчитал ее, а после я поклялась ей, что никогда ни слова не скажу никому о том, что она мне рассказывает, а если нарушу обещание, то пусть меня искусает большая черная змея, живущая в лесном пруду. И в полном одиночестве на холме я гадала, что же было реальным. Я видела что-то совершенно необыкновенное и невероятно прекрасное, я знала такую сказку, и если я на самом деле это видела, а не придумала, насмотревшись на темноту, черные ветки и сияние, озаряющее небо из-за большого круглого холма, но видела по правде – значит, и все остальные чудесные, прекрасные и ужасные вещи существуют, и от этой мысли я замирала и дрожала и меня бросало то в жар, то в холод. И я смотрела вниз на город, такой тихий и спокойный, будто маленькая белая картинка, и думала снова и снова, может ли это быть правдой. Я долго ничего не могла решить; странный трепет в моем сердце, казалось, все время нашептывал, что это вовсе не выдумка, – и все же это казалось настолько невозможным, и я знала, что отец и все остальные сказали бы, что это ужасный вздор. Мне и в голову не пришло сказать ни ему, ни кому-то другому хоть слово об этом, потому что я знала, что это бесполезно – надо мной только посмеются или наругают, – так что я долго ходила тихая и задумчивая, и по ночам мне часто снились удивительные вещи, и иногда я просыпалась утром и в слезах протягивала к ним руки. Но мне было и страшно тоже, потому что повсюду таились опасности и со мной могло случиться что-то ужасное, если я не буду очень осторожна, если верить сказкам. Эти старые сказки постоянно вертелись у меня в голове, ночью и утром, я вспоминала их и рассказывала самой себе снова и снова, и ходила гулять в те места, где няня мне их рассказывала; и, сидя у огня в детской по вечерам, я представляла, что няня сидит в кресле и рассказывает мне сказку тихим голосом, боясь, как бы кто не подслушал. Но чаще всего она рассказывала мне об этих вещах, когда мы были на прогулке, далеко от дома, потому что она говорила, что это очень тайные вещи, а у стен есть уши. А когда няня хотела рассказать что-то еще более тайное, мы прятались в роще или в лесу, и мне казалось очень веселым осторожно пробираться вдоль живой изгороди, а когда нас точно никто не видит, неожиданно прятаться в кустах или убегать в лес. Так мы могли не сомневаться, что наши секреты останутся только нашими и никто другой их не узнает. Время от времени, когда мы так прятались, она показывала мне самые разные странные вещи. Помню, однажды мы были в орешнике возле ручья, и там было очень уютно и тепло, хотя на дворе стоял апрель. Солнце уже пригревало, и свежие листочки начали распускаться. Няня сказала, что покажет мне одну забавную вещь, которая меня развеселит, и, как и обещала, показала, как перевернуть вверх дном весь дом, да так, чтобы никто не догадался, что это твоя работа, и чайник и чашки будут кружиться в танце, от фарфора останутся лишь осколки, а стулья сами собой начнут кувыркаться. Однажды я испробовала этот способ на кухне и обнаружила, что у меня неплохо получается, ведь с комода упала целая стопка тарелок, а маленький рабочий столик кухарки наклонился и перевернулся «прямо у нее на глазах», как она говорила, но она так испугалась и так побелела, что я больше этого не делала, ведь она мне нравилась. Там же, в зарослях орешника, где няня научила меня, как заставить вещи кувыркаться, она показала мне, как вызвать стуки и поскрипывания, и этому я тоже научилась. Еще она научила, какие стихи произносить в одних случаях и какие делать знаки в других, и другим вещам, которым ее научила прабабушка, когда няня сама была маленькой девочкой.

И обо всех этих вещах я думала в те дни после своей странной прогулки, на которой, как мне казалось, я увидела великую тайну, и мне хотелось, чтобы няня была рядом и я могла бы расспросить ее об этом, но она ушла больше двух лет назад, и никто не знал, куда и что с ней сталось. Но я буду всегда помнить те дни, как бы долго я ни прожила, потому что я все время чувствовала себя настолько странно, неуверенной и полной сомнений – а потом вдруг приходила уверенность и все вставало на свои места, но после я снова думала, что такого не могло быть в реальности, – и все начиналось снова. Но я была очень осторожна и не делала тех вещей, которые могли быть опасными. И так я ждала и гадала очень долго, и, хотя ни в чем не была уверена, я так и не осмелилась проверить. Но однажды я полностью уверилась в том, что все рассказанное няней – правда, и я была одна, когда поняла это. Я вся задрожала от радости и ужаса, и бросилась бежать со всех ног к старой чаще, куда мы раньше ходили, той самой, у дороги, где няня слепила из глины человечка, и я прибежала туда, пробралась сквозь заросли, и когда дошла до бузины, то закрыла глаза ладонями и легла плашмя на траву, и лежала так без движения два часа, шепча самой себе сладостные и ужасные вещи и произнося определенные слова снова и снова. Все было на самом деле, чудесное и великолепное, и, когда я вспомнила ту сказку и что я видела на самом деле, меня бросило в жар и в холод и воздух, казалось, наполнился ароматом цветов и пением. Первым делом я захотела сделать глиняного человечка, как няня много лет назад, и мне надо было все спланировать и продумать, быть осторожной и предусмотрительной, потому что ни одна живая душа не должна была догадаться о том, что я делала или собиралась делать, а я была уже слишком взрослой, чтобы носить глину в жестяном ведерке. Наконец я придумала план, и принесла в рощу влажной глины, и сделала все так же, как няня, только вот мой человечек получился куда симпатичнее, чем тот, которого сделала она. Когда все было готово, я проделала все, что только могла вообразить, – намного больше, чем няня, потому что это было подобие чего-то большего. А несколько дней спустя, когда я закончила уроки раньше обычного, я снова пошла тем путем, которым маленький ручеек привел меня в странную местность. И я прошла вдоль ручья, и сквозь кусты, и под низко висящими ветвями деревьев, и вверх через колючие заросли на холме, и через темный лес, полный ползучих шипов, – долгий-долгий путь. После я пробралась через темный тоннель, где было пересохшее русло ручья и земля была каменистой, пока я не пришла к зарослям, взбирающимся на холм, и, хотя листья уже начали распускаться на деревьях, все выглядело почти таким же черным, как в первый раз. И заросли были точно такими же, и я медленно пробиралась среди них, пока не вышла на большую проплешину на вершине холма, и пошла мимо необычных камней. Я снова видела повсюду следы вуров; хотя небо и было ярче, кольцо холмов осталось столь же темным, и свисающие деревья выглядели черными и страшными, и странные камни ничуть не стали светлее; и когда я взглянула на них, сидя на камне на вершине большого кургана, я снова увидела, как они складываются в необыкновенные круги и круги внутри кругов, и, сидя совершенно неподвижно, я смотрела, как они начинают вращаться вокруг меня и приплясывать на месте – все быстрее и быстрее, словно гигантский вихрь среди звезд, и я слышала, как они свистят в воздухе. И я спустилась к камням, чтобы танцевать с ними и петь необыкновенные песни, и прошла через другие заросли, и пила из сияющего потока, протекающего по дну лощины, опуская губы в бурлящую воду; а после дошла до глубокого, полного до краев водоема среди сверкающего мха и села рядом. Передо мной темнела тайная лощина, а позади была огромная стена травы, и меня окружали висячие леса, делавшие лощину столь таинственным местом. Я знала, что здесь нет никого, кроме меня, и никто меня не увидит. Так что я сняла башмаки и чулки и опустила ступни в воду, произнося известные мне слова. И неожиданно для меня она оказалась совсем не холодной, но теплой и очень приятной, и струилась по моим ногам, словно тончайший шелк или словно губы нимфы, ласкающие кожу. Насладившись этим, я произнесла другие слова и сделала знаки, и после вытерла ноги полотенцем, которое специально взяла с собой, надела чулки и башмаки. После я взобралась на крутую стену и спустилась в пустошь, где были ямы, и два прекрасных кургана, и земляные валы, и все столь странной формы. Я не стала в этот раз спускаться в яму, но, пройдя до конца, обернулась – и, поскольку было светлее, отчетливо увидела фигуры и вспомнила, что в той сказке, которую я почти забыла, эти фигуры звались Адам и Ева, и лишь те, кто знал эту сказку, понимали, что они означают. И так я шла и шла, пока не пришла к тайной роще, которую нельзя описывать, и пробралась внутрь тем путем, который нашла в прошлый раз. Пройдя половину пути, я остановилась, развернулась и подготовилась к тому, что ждало впереди, завязав глаза старым шелковым платком, красным с большими желтыми пятнами. Мне пришлось дважды обернуть его вокруг головы, чтобы я ничего не смогла увидеть: ни ветки, ни листика, ни неба. Затем я пошла дальше – очень медленно, шаг за шагом. Мое сердце билось все быстрее, и комок подступал к горлу и душил меня, и мне хотелось кричать, но я сжала губы и шла дальше. Я шла, и ветки дергали меня за волосы, а колючки впивались в тело, но я дошла до конца пути. Тогда я остановилась, протянула руки и поклонилась, и я обошла на ощупь это место по кругу, но ничего не нашла. Тогда я обошла его на ощупь по кругу второй раз, но ничего не нашла. Тогда я пошла по кругу на ощупь в третий раз, и сказка оказалась правдивой, и мне хотелось, чтобы не было этих лет, этого долгого времени, пока я ждала своего беспредельного счастья.

Няня, наверное, была пророком, как те, о которых написано в Библии. Все, что она рассказывала, начало сбываться, и с тех пор произошло еще много того, о чем она говорила. Так я выяснила, что все ее истории были правдой и я не выдумала все эти тайны.

Но было еще кое-что, что случилось в тот день. Я вернулась в таинственную лощину. И когда я склонилась над глубоким, полным до краев водоемом среди сверкающего мха, мне открылось, кто та белая леди, которую я видела выходящей из пруда в лесу, когда была совсем маленькой. И я вся задрожала, потому что это знание открыло мне и другие вещи. Тогда я вспомнила, как некоторое время спустя после того, как я видела белых людей в лесу, няня расспрашивала меня про них, и я снова все ей рассказала, а она выслушала и долго-долго молчала, а потом наконец сказала: «Ты ее еще увидишь». Так я поняла, что произошло и что произойдет. Я поняла, кто такие нимфы, и что их можно встретить повсюду, и они всегда придут мне на помощь, и я всегда должна искать их и находить в самых странных фигурах и обличьях. И без нимф я бы никогда не смогла найти эту тайну, и ничего другого бы не случилось. Няня рассказывала мне о них давным-давно, но она иначе их называла, и я не понимала, что она имеет в виду и что означали сказки про них, и они казались мне очень странными. Есть два вида нимф, светлые и темные, и те и другие очень красивые и чудесные, и некоторые люди видят только светлых, а другие только темных, но есть те, кто видит и тех и других. Но обычно первыми появляются темные, а уже после приходят светлые, и есть необыкновенные сказки о них. Прошел день или два с тех пор, как я вернулась из тайного места, где я впервые узнала о нимфах. Няня показывала мне, как позвать их, и я пробовала, но не понимала, что она имела в виду, и думала, что это все глупости. Но я решила попробовать снова – и отправилась в лес, к тому пруду, где я видела белых людей, и я позвала. Пришла темная нимфа Аланна и превратила воду в пруду в огонь…»

Эпилог

– Очень странная история, – сказал Котгрейв, возвращая зеленую книгу отшельнику Амброузу. – Я вижу общее направление, но есть много вещей, которых я совсем не понимаю. На последней странице, например, что она имеет в виду под «нимфами»?

– Полагаю, в рукописи есть отсылки на определенные «методики», которые передавались в традиции из уст в уста через века. Некоторые из этих методик только начинают попадать в поле зрения науки, которая подошла к ним – или, вернее, к тем ступеням, которые к ним ведут – совсем другими путями. Я истолковал ссылку на «нимф» как ссылку на одну из этих методик.