Настроение на завтра

Клебанов Семён Семёнович

— Да не ущучил… Ты мой характер знаешь.

— Знаю! И все-таки почему вы решили с меня начинать?

— Помнишь, Юрий, ты однажды сказал: «Прислали меня на завод по путевке, а остаться смогу по приказу души. Так что буду ее готовить».

— Интересно подмечаете… Про путевку вспомнили. Так это когда было? Восемь лет назад.

— Подготовил душу?

— Лихо у вас получается, Павел Петрович. У каждого человека должна быть цель. Ради чего он живет… Про себя скажу. Пришел на завод токарем третьего разряда. А захотелось стать универсалом. Достиг! Я ведь на всех станках умею… Я и фрезеровщик,

и строгальщик, и сверловщик… Вы про самочувствие говорили. Вот оно и хорошее, когда мастерством владеешь. И это еще не все. Годы мои молодые. В институт буду поступать. Теперь про новую работу… Можно, конечно, пойти. А зачем? Мне, Мягкову, что это даст? Что блеснет на горизонте моей жизни? Разговор прямой, открытый… Тружусь по совести. Профессией владею, а иду обслуживать автомат. Смысл? Пока не вижу. То, что я умею, автомату не нужно. Он сам грамотный. Шесть операций делает. И по всему выходит, что я при нем буду вроде швейцара… Ему мои мозги не нужны. Внимание мое требуется, уход за ним. Я ж от скуки сдохну. Себя уважать перестану… А мне, между прочим, пора о семье подумать. Дома только и слышу: «Когда невесту приведешь?» А что я скажу невесте? Мол, швейцар при «зубре» предлагает вам руку и сердце…

Старбеев добродушно усмехнулся:

— Ты все в одну мишень целишься… Молодец, Юрий! Жених-швейцар. А невесту приглядел?

— Присматриваюсь…

— Красавицу ищешь?

— Поживем — увидим.

Слушая Мягкова, Старбеев все больше убеждался в правильности своего выбора. Почти все доводы Мягкова, вся откровенность его отрицания вселяли в Старбеева веру, что именно такому человеку можно смело поручить новое дело. Как бы помягче тронуть струну его честолюбия, увлечь перспективой? И Старбеев решил завершить разговор как бы многоточием, оставляя возможность продолжить его.

— Я доволен нашей беседой, — искренне сказал Старбеев. — Хорошо поговорили.

— Не понимаю… Я отказался. А вы, оказывается, довольны.

— Мы ведь условились. Не было разговора… Я действительно доволен потому, что вижу в тебе умного, знающего рабочего, которому дорог завод. Разве этого мало? Я представляю: если бы мы стали рядом, то многое бы сотворили… Конечно, можно поступить просто. Приладить к станкам новичков. Не сразу, конечно, но станки будут работать. Но так может распорядиться только временщик. Я не могу. Мы закладываем фундамент завтрашнего дня завода. Вот и скажи, Юрий, чьими руками это надо делать? Чей опыт и душа, да, я не оговорился, душа сцементирует идею будущего? На фронте мы говорили: «Вот с этим человеком я пойду в разведку». Дорогие слова. Теперь я говорю их тебе.

— Ну, Павел Петрович, — вздохнул Мягков, — отдышаться не даете. Удар за ударом. Почти нокаут.

— Почти не считается, — заметил Старбеев.

— Сколько я возражал, а вы будто и не слышали моих слов.

— Слышал. Это ты, Юрий, вооружил меня. Все твои доводы говорят «за», а не «против». В одном ты прав. Надо, чтоб было интересно и чтобы ты оставался Мягковым. Нет, не так. Чтоб Мягков пошел дальше. Потому и становлюсь рядом с тобой. — Он посмотрел на часы. — Тебе пора. Скоро смена. Спасибо, что пришел.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Каждый день, приходя в редакцию, Мартынова озабоченно

открывала блокнот, где на первой странице сиротливо ютилась строка: «Механический цех, Мягков Юрий Васильевич». Белая пустота бумаги была безмолвным упреком.

Дважды Мартынова встречалась с Мягковым, но он больше расспрашивал ее о работе в редакции, чем рассказывал о себе.

Она чувствовала, как Мягков пристально смотрел на нее, и возникшее беспокойство сковывало беседу.

В душе у нее копилась смутная боязнь нарастающего интереса к Мягкову.

На завод Мартынова приходила часто. Бывала в редакции заводской многотиражки, где часами просиживала, изучая комплекты газеты за последние годы.

В нескольких заметках упоминалась фамилия Мягкова, и она, перечитывая их, ловила себя на том, что хочет увидеть его. В минуты тревожного боренья Мартынова вскакивала и торопливо уходила от искушающей возможности зайти в цех. И только за дверью проходной обретала непрочный покой.

На другой день после встречи с Мягковым Старбеев позвонил Мартыновой.

— Нина Сергеевна, у меня был интересный, откровенный разговор с Мягковым. Сдается, что он склонен принять мое предложение. Вы бы могли повидаться с ним? Полагаю, что ваша встреча, Нина Сергеевна, может оказаться очень важной. Я могу рассчитывать на вашу помощь?

— Павел Петрович, вы преувеличиваете мои возможности.

— Я недооценивал их. Поверьте. А по существу, вы продолжаете свою работу. Так я понимаю.

— Конечно, мне очень нужно знать, как развиваются события.

— Вот и прекрасно! Вторгайтесь, творите…

— Завидую вашей настойчивости, — искренне призналась Мартынова.

— Вы по-прежнему волнуетесь?

— Да… Еще больше.

— Значит, будет премьера. Я даже подумал такое: хорошо бы выступить в газете в тот день, когда мы пустим станки.

— Об этом можно только мечтать. Павел Петрович, если все получится, я смогу включить в очерк наш разговор?

— И не только этот. И первый и будущий! Никакой тайны. Тайна в другом. Мягков не должен знать о моем звонке. Иначе он будет молчать или ничего путного не скажет.

— А как с ним связаться?

— У него дома телефон… Запишите. — Он продиктовал номер и, пожелав удачи, положил трубку.

На другой день они встретились. Был холодный осенний вечер, порывисто наскакивал ветер, срывал обессиленные листья и мчался к реке, бугрил черную воду.

Мягков стоял у ворот городского парка. Когда в свете неярких фонарей подошла Мартынова, он шагнул к ней, пожал ее озябшую руку. Прошли долгие секунды молчаливых взглядов, прежде чем Мартынова сказала:

— Все думала, как назвать нашу встречу. Может, «Осеннее интервью»?

— Годится… — ответил Мягков, хотя не постиг подспудного смысла ее раздумий. Поэтому добавил: — Вы, газетчики, всегда ищете изюминку… Здесь будем беседовать?

— Я мерзлячка… Пожалейте. Пошли в редакцию.

— Я могу и вспылить. Мне бы не хотелось.

— Нам не помешают.

— Хорошо.

Когда они пришли в редакцию, Мартынова открыла комнату, где проходили летучки, и пригласила Мягкова.

— Тут и поговорим.

Мартынова вынула из сумочки блокнот, ручку и, открыв памятную страничку, посмотрела на Мягкова.