Настя
Шрифт:
— Товарищ Лацис. Разрешите доложить обстановку, — по-военному рапортует майор запаса.
Рассказывает про перегруз, про панику и затопление судна. Говорит про, вероятно, несколько десятков утонувших (начальник кривится), про три сотни спасённых, перечисляет наиболее активных спасателей. Упоминает меня с Апсолоном и даже Вию с Улдисом. Просит у премьера отпустить меня на матч с «Даугавой».
Лацис жмёт мне руку:
— Спасибо товарищ… Жаров (повторяет подсказанное «Майором»).
– и, повернув голову распоряжается, — Этого товарища опросить первым…
Закончив
— Юрий, ты — Харий? (киваю), — довольная собой, мотоциклистка делится, — А я помню, как ты в сорок пятом… (боксирует)… Я тогда ещё хотела с тобой познакомится. Но, у тебя артистка была… Длинноногая принцесса. Всех от тебя отгоняла…
Вот жеж, Вия. Церберша. Такая насмерть залюбит назло подругам…
Оборачиваюсь. Артистка, заламывая руки, рассказывает, открывшим рот милиционерам, свою версию катастрофы. Мото-такси заурчало и водительница. покосившись на мало что скрывающее мокрое платье Барби, произведшее фурор на всю мужскую часть оцепленых и оцепляющих, буркнула:
— Вот зараза…
Я решаю, попросится за руль этого транспортного средства. Ну, не доверяю я девушкам за рулём. Настю это не касается…
Пока я думал о безопасности движения, мотодама терпеливо ждала моего возврата из астрала…
— Садись, — говорит, вероятно, одна из первых в Союзе рокерш-байкерш, разворачивая тяжёлый мотоцикл, — Прокачу с ветерком!
С ветерком не надо! — хочу я сказать, вспомнив «ветерок» Колобка и Пилюли.
Посмотрела по-зайцевски игриво и подмигнула естественно, но эротично. «Цэ Европа» — сказал бы Попандопуло. Она рванула так, что мои руки непроизвольно поднялись с талии выше и сжали мягкие полушария. Девушка не рассердилась, а прокричав что-то типа:
— Йо-хо-хо и бутылка рома, — поддала газку.
В ходе поездки выяснилось, что она аспирант в местном университете и по совместительству чемпионка Латвии по мотоспорту. Огорчилась, узнав, что я вечером уезжаю.
Ну, серьёзно. Чем я такой намазанный, что девушки липнут как на мёд? Феромоны какие-то может выделяю? А может я другая субстанция, а они этого не чуют. Вон как жизнь то у некоторых из них идёт после знакомства со мной… Вовсе не идёт…
Колобок присвистнул, посмотрев на прилипшую ко мне грязную форму.
— В фонтане купался?
— Что я тебе, десантник? — хотел я сказать, но благоразумно промолчал.
— Автобус придёт через пять минут, — информирует меня Васечка.
И вот, я весь такой благоразумный, лихорадочно стаскиваю военный прикид и, облачившись в запасную футбольную форму, двигаю вниз. Трэнэр, как меня увидел с расцарапанным лицом и в трусах, то потерял дар речи. Тоже благоразумный, как и я.
При выходе на стадион, я столкнулся с выходящими на разминку соперниками. Альфонс Егерс (как я успел прочитать на нимбе) подошёл и протянул руку для приветствия. Чуть погодя, сказал:
— Везунчик ты, Харий! Жаль Роберта Шульманиса. Полсотни игр, полсотни шайб. Талантище. Вряд ли в Первенстве СССР такое кто-то сможет повторить из защитников… А ты что?… В ботинках собираешься играть? — кивает на мою не спортивную обувь.
— Не. Не играю. Травма. — стучу по виску.
— А я то думал, что тебя кошечка поцарапала, — шутит дружок Хария, — Ну, что ж. В сентябре в Москве встретимся. А потом зимой на хоккее.
Трэнэр разрешил сесть на трибуну со зрителями. Это чтобы местные журналисты мою расцарапанность не фоткали на скамейке команды. Матереет наш Гайоз. Уже видит события на шаг вперёд. Прикрывает меня и себя. Ведь его могут спросить, а почему ваш игрок в день матча гуляет по городу, а не находится вместе с командой. Дублёры наши, кстати вчера выиграли и снова на первом месте…
Рядом со мной усаживается пришедший на матч пораньше нахимовец. Всё бы ничего, но он — негр. Или как говорят в новом веке — афроамериканец.
Знакомимся. Джим Паттерсон. Совсем мелким снимался в фильме «Цирк». Там Любовь Орлова была его мамой. Она к нему и в прошлом году в Рижское училище заезжала.
— Мы с братьями в эвакуации в детдоме жили под Сысертью. Отца в Москве бомбой убило. Меня как одиннадцать исполнилось, сюда послали…
Посмотрел на прозвище — «Африка».
— Тебя, наверное обижают здесь из-за кожи?
— Да Вы что?… Подшучивают, да, а чтоб бить или травить… Такое только в Америке… Папа рассказывал, что неграм не только сидеть рядом с белыми нельзя, но и ездить в одном транспорте, есть в одном кафе, учиться в одной школе…
Начинается матч. И уже в самом начале наш Прохоров срубает в штрафной Левитануса. Да так, что ногу ломает, как спичку. Соперник орёт и смотрит на свою болтающуюся ступню…
Левитануса меняют, Прохорова удаляют, пенальти назначают. Опытный Егерс точен. 1:0.
Болельщики гонят своих вперёд и в одной из атак их форвард Курнев добивает отбитый Акимовым мяч. 2:0. Переполненный стадион ликует. Проходя мимо меня на перерыв, тренер хозяев, Елисеев, подзывает меня:
— Харий… То есть Юрий. Подождёшь после матча? Есть разговор.
Киваю.
Ну, вот. Уговаривать будет вернуться назад. Меня же, судя по отрывкам воспоминаний, чуть ли не на руках здесь носили. Да и тренер этот мне в том мире не чужой. В шестидесятые он выдавал с ведомым «Зенитом» такие игры, что наш стотысячный стадион бывал переполнен. За границей «Зенитом» тогда была повержена португальская «Бенфика», — безоговорочный лидер европейского футбола, с феноменальным Эйсебио в составе. Тренер одним из первых в стране отказался от схемы Дубль-Вэ, перейдя на 4-2-4. Выдающийся и очень культурный тренер. А другой в Риге и Ленинграде бы не задержался…