Наука Плоского мира. Книга 2. Глобус

Стюарт Йен

Некоторые ученые считают, что детский лепет – это просто произвольное открывание-закрывание челюсти, но другие убеждены, что в нем заключается важнейшая стадия изучения языка. Использование родителями особого ритма и спонтанный «лепет» с помощью ручек, когда родители глухи, свидетельствуют о том, что вторая теория ближе к истине. Петитто полагает, что использование ритма – это древняя эволюционная уловка, призванная развивать природную чувствительность маленьких детей.

При взрослении сложное взаимодействие ребенка с окружающими людьми приводит к весьма неожиданным результатам – тому, что мы называем «эмерджентным» поведением, то есть не представленным открыто в поведении его компонентов. Когда таким образом взаимодействуют две или более системы, мы называем этот процесс комплицитностью. При взаимодействии актера и аудитории могут формироваться совершенно

новые и неожиданные отношения. Эволюционное взаимодействие кровососущих насекомых и позвоночных животных способствовало появлению простейших кровепаразитов, распространяющих малярию и сонную болезнь. Система «машина – водитель» ведет себя иначе, чем каждый ее компонент по отдельности (а «машина – водитель – алкоголь» – еще менее предсказуемо). Точно так же развитие человека можно представить в виде прогрессивного взаимодействия между детским интеллектом и культурным экстеллектом, то есть в виде комплицитности. Она прогрессирует от простого выучивания слов до синтаксиса небольших предложений и семантики исполнения детских потребностей и желаний, а также ожиданий их родителей. То есть рассказывание историй – это порог, позволяющий попасть в мир, неведомый для наших собратьев-шимпанзе.

В историях, с помощью которых во всех человеческих культурах формируются ожидания от растущих детей, а также их поведение, фигурируют канонические образы – животные и персонажи со статусом (принцессы, волшебники, великаны, русалки). Эти истории закрепляются у нас в головах, независимо от того, орудуем ли мы дубинами или кинокамерами, и влияют на то, как мы себя ведем, как делаем вид, будто себя ведем, как думаем, как предсказываем, что будет дальше. Мы учимся предполагать определенные результаты, нередко выраженные в ритуальных словах («И жили они долго и счастливо» или «И закончилось все очень плачевно») [54] . Истории, которые веками рассказывали в Англии, комплицитно изменились вместе с изменением культуры – вызвав эти перемены и отреагировав на них подобно реке, меняющей свой маршрут в широкой пойме, которую сама и создала. Братья Гримм и Ханс Кристиан Андерсен были не последними из многих. Шарль Перро собрал сказки Матушки Гусыни примерно в 1690 году, но и до него существовало много сборников, в том числе ряд любопытных итальянских изданий и пересказы для взрослых.

54

Как верно подметил Г. К. Честертон, действие сказок определенно не происходит в мире, «где может случиться все, что угодно», как считают современные критики жанра фэнтези. Они происходят в мире со своими правилами («не сворачивай с тропинки», «не открывай голубую дверь», «ты должна вернуться до полуночи» и т. д.). В мире, где может случиться все, что угодно, вообще не было бы историй.

Главная польза, извлеченная нами из этого программирования, совершенно ясна. Она учит нас ставить мысленные эксперименты типа «А что, если?..» по правилам, которые мы берем из историй, так же как брали синтаксис, прислушиваясь к разговорам родителей. Эти истории будущего позволяют нам представлять себя в расширенном воображаемом настоящем, точно так же, как зрение показывает расширенную картинку, в которую попадает все окружающее, а не только крошечный кусочек, на котором мы заостряем внимание. Эти возможности позволяют нам видеть себя звеном между пространством и временем. Наши «здесь» и «сейчас» – это лишь отправная точка для воображения себя в других местах и в другие времена. Эта способность получила название «привязка ко времени» и стала считаться чудесной, но нам она кажется кульминацией (пока что) совершенно естественного развития, начавшегося с понимания, совершенствования зрения и слуха, и вообще, с «осмысления». Экстеллект использует ее и шлифует до такой степени, что мы получаем способность управлять своими мыслями при помощи метафор. Винни-Пух застревает и не может достойно выбраться из норы, потому что съел слишком много меда – это как раз такая притча, которую мы изо дня в день держим в уме, руководствуясь ей как метафорой. Это же касается и библейских историй, изобилующих жизненными уроками.

Священные книги, такие как Библия или Коран, обладают этой способностью гораздо в большей степени. Библейские пророки повально делают то, на что каждый из нас программируется ради себя и своих родных и ближних. Пророки предсказывали, что случится с каждым членом племени, если они продолжат вести себя так же, как сейчас, и в результате поведение последних менялось. Так появились современные пророки, предсказывающие скорое наступление конца света. Кажется, они чувствуют, что постигли некую закономерность, не доступную для всеобщего понимания, действующую во вселенной и ведущую ее по нежеланному и губительному пути. Впрочем, чаще

всего они имеют в виду не «вселенную», а «мой мир и близлежащие к нему». До сих пор они ошибались. Но, окажись они правы, мы бы не смогли написать об этом – это еще одна антропная проблема, хоть и не особо существенная, поскольку ошибаются они довольно часто. Они предсказывают, что случится, если «это будет продолжаться», но пока складывается все более сильное впечатление, что «это» уже не продолжается, потому что его сменило неожиданно новое «это».

Все мы считаем, что практика поможет нам стать лучшими пророками. Все мы считаем, что нам известно, как добавить к нашему опыту «непройденный путь». Затем мы изобретаем машину времени – по крайней мере воображаем об этом. Все мы хотим вернуться назад, к началу спора с начальником, и на этот раз сделать все как надо. Мы хотим распутать цепь причинно-следственных связей, ведущих к скучным крайним людям. Мы хотим исключить дурные последствия влияния эльфов, но сохранить хорошие. Мы хотим поиграть со вселенными, чтобы выбрать ту, которая нам по душе.

Однако монотеистические религии даже при своем акценте на пророчествах испытывают серьезные трудности в вопросах множественности будущего. Они не только упростили свою теологию до единого бога, но и утверждают, что существует лишь один «верный путь к раю». Священники указывают людям, как те должны себя вести, и являют собой пример для подражания – по крайней мере до тех пор, пока религия не кажется устаревшей. Наставляя, как попасть в рай, они говорят: не прелюбодействуй, не убивай, не забывай платить десятину церкви и не сбивай цены индульгенции у других священников. Затем райские врата начинают сужаться все сильнее, пока в них не смогут проходить лишь блаженные и святые, не тратящие времени на чистилище.

Другие религии, особенно это касается радикальных течений в исламе, обещают место в раю как награду за мученическую смерть. Эти идеи гораздо сильнее напоминают варварское, а не племенное представление о будущем: рай, вроде Вальхаллы для викингов, должен быть полон наград для героев – от бесконечного числа женщин до изобилия еды с напитками и героических игрищ. Хотя в отличие от чисто варварских легенд викингов в нынешних религиях есть место для веры в судьбу, неизбежность и неотвратимость воли бога. Это еще один способ власти принудить к покорности: обещание высшей награды – весьма убедительная история.

Варвары, для которых важнейшими понятиями были честь, слава, сила, любовь, достоинство и храбрость, высоко ценили отрицание власти и шлифование событий под собственные желания. Среди их богов и героев встречаются такие непокорные и непредсказуемые персонажи, как Лемминкяйнен и Пэк.

Варварские сказки, как и саги, восхваляют героев. Они показывают, как удача зависит от определенных свойств, особенно от чистого сердца, не ищущего скорой и высокой награды. Эта чистота часто подвергается проверке – от оказания помощи слепому нищему калеке, который оказывается переодетым богом, до необходимости излечить и накормить несчастное животное, которое потом приходит на помощь в самый нужный момент.

Героями многих из этих историй являются сверхъестественные (необычные, магические и не поддающиеся объяснению) «люди» – феи (в том числе королевы фей и феи-крестные), воплощения богов, демонов и джиннов. Люди, особенно герои или те, кто стремится стать героем (такие как Зигфрид, хотя это относится и к Аладдину), подчиняют себе этих сверхъестественных существ с помощью магических колец, поименованных мечей, заклинаний или просто своего благородства. Все это влияет на их судьбы, и удача оказывается на их стороне. Они побеждают в битвах, имея на то лишь мизерные шансы, восходят на высокие пики и убивают бессмертных драконов и чудовищ. Племенным жителям такие истории и не снились. По их мнению, удача сопутствует тем, кто лучше подготовлен к бою.

Человек бесконечно изобретателен, у нас даже есть истории, в которых самым выдающимся героям есть кого противопоставить – сидхи, семифутовые эльфы из ирландского фольклора, а также романа «Дамы и Господа», дьявол, выкупающий души и не отпускающий их даже после покаяния, великий визирь и враги Джеймса Бонда.

Для нашей дискуссии об историях наиболее интересны характеры этих антигероев. Однако у них нет характеров. Эльфы – это высший народ, но их жизни не находятся в их власти: они просто изображаются прямо противоположными тем, какими их хотели бы видеть люди, особенно герои. Нас не интересуют людские качества канонических врагов Джеймса Бонда: все они либо бессмысленно жестоки, либо жаждут власти, не неся ответственность за свои действия и не признавая границ. Они ничтожны, лишены творческой фантазии и ничему не учатся. Иначе кто-нибудь застрелил бы Джеймса Бонда из простого револьвера много лет назад, если бы знал, что случилось с остальными, кто положился на лазерные лучи и циркулярные пилы. Но прежде всего этот кто-то снял бы с руки Бонда часы.