Наука побеждать
Шрифт:
Портных в Уэльве было несколько, однако капитан Жильбер повёл меня к самому дорогому. На мой вопрос, заданный с не слишком скрытым смыслом, кто будет за это платить, он ответил, что ему выписал вексель полковник Жехорс.
— Он сказал мне на прощание, — усмехнулся капитан, — что офицеры его гарнизона должны выглядеть наилучшим образом, и потому в средствах мы с тобой не стеснены.
Самый дорогой портной Уэльвы был самым тривиальным с виду человеком — не молодым и не старым, не высоким и не маленьким, не худым и не толстым. Его окружала небольшая группка помощников и подмастерий, мгновенно, как только капитан Жильбер предъявил вексель, устремившихся ко мне, подобно
— Когда должен быть готов мундир? — произнёс он, когда меня обмерили.
— Завтра к полудню, — ответил капитан Жильбер.
Портной назвал цену, от которой у меня в ушах зазвенело. Это же моё лейтенантское жалование за полгода! Жильбер и бровью не повёл, просто положил вексель перед портным.
— За оставшимися деньгами и мундиром мы придём завтра, — сказал он.
Когда мы вышли из мастерской, я задал капитану мучавший меня вопрос:
— Сколько денег выделил нам полковник?
— Хватило вполне, — махнул рукой Жильбер, — однако мы вплотную приблизились к краю выделенной суммы. Слава богу, франки сейчас особенно в цене.
Утром следующего дня я провёл только короткую тренировку, после которой собрал своих солдат и обратился к ним:
— Сегодня вечером лорд Томазо, командир паладинов Сантьяго-де-Компостела, устраивает для всех офицеров гарнизона на приём. Это может означать лишь одно. Завтра утром, самое большее — послезавтра, мы выступим на войну. На войну против Годоя и Кастаньоса. Не знаю, что спровоцировало паладинов, но думаю, битва будет жаркой. И естественно, мы, как ополчение Уэльвы, не можем остаться в стороне, равно как и войска французского гарнизона. Готовьтесь, мои солдаты и офицеры, к боевому крещению. Крещению огнём и кровью.
Распустив роту отдыхать, я отправился к портному. По дороге меня перехватил капитан Жильбер. Мундир был готов и ждал меня на безногом манекене. К нему прилагались форменные штаны, рубашка и шарф. Подмастерья проводили меня в примерочную, откуда я вышел настоящим гвардейцем. Новенький мундир сидел идеально, хоть его и немного портила старая портупея. Но ничего не поделаешь, на новую денег полковника Жехорса уже не хватало. Надо будет хорошенько вычистить её к приёму, благо ещё не совсем разучился делать это, не слишком давно завёл денщика.
На приём я взял с собой Диего в качестве переводчика, ибо паладины, как сообщил мне капитан Жильбер, разговаривали лишь на двух языках — испанском и латыни. Мой адъютант привёл свой мундир в порядок и выглядел немногим хуже меня.
Ратуша Уэльвы была большим зданием, построенным ещё во времена мрачного Средневековья, когда архитекторы и каменщики больше заботились о надёжности, нежели о красоте. Более всего оно напоминало здоровенную бочку или стилизованную шахматную ладью, с такими же квадратными зубцами по верху. На входе стояли двое младших братьев в традиционных белых испанских мундирах с крестом Сантьяго на левой стороне груди, но с вполне современными мушкетами в руках. Они лишь покосились на меня, однако так как я шёл вместе с гусарами Жехорса, меня пропустили без вопросов.
Это был весьма интересный приём. Во-первых, на нём не было ни единой женщины, ведь его устраивали паладины — как бы то ни было, а это воинствующие монахи. Во-вторых, присутствовали только военные — никого из гражданской администрации Уэльвы, ни алькальда, ни городского судьи, ни даже суперинтенданта полиции, хоть он и имел опосредованное отношение к армии. Ну и, в-третьих, это был самый настоящий фуршет. На столах стояли бокалы с красным — иного испанцы не признавали — вином и лёгкими закусками. Мимо них по залу расхаживали офицеры — испанцы и французы — и паладины, отличавшиеся от них только крестами на белоснежных мундирах. По ним было довольно легко определить статус того или иного паладина в ордене. У младших братьев крест был самый простой. У большей части он был сработан из куда лучшего материала, а также обшит более тёмного цвета кантом. У двоих комтуров кресты Сантьяго были окантованы золотом, а у гроссмейстера лорда Томазо — пурпуром.
Во время приёма офицеры пехоты полков, квартировавших в Уэльве, сторонились Серых гусар и меня за компанию, ведь все знали, что я не просто приятель Ecorcheurs Жехорса, но ещё и чужак родом из холодной России. Меня это мало заботило, я прогуливался по залу вместе со всеми, беседовал с другими гусарскими офицерами. Мы вновь подняли тему сравнения Серых гусар с нашими казаками и иррегулярными войсками диких народов. Вспомнили также и детище Бонапарта — Варшавских кракуз. Они должны были стать, по первоначальному замыслу, противовесом казакам, не слишком удачно, впрочем.
Приглашение гроссмейстера паладинов лорда Томазо весьма сильно удивило меня. Он прислал ко мне своего оруженосца — молодого человека с крохотным крестиком на мундире. Я сделал знак Диего следовать за мной и через него сказал юноше, что готов к беседе с лордом.
Гроссмейстер паладинов ордена Сантьяго-де-Компостела, лорд Томазо, выглядел именно так, как я представлял себе настоящего испанского рыцаря, героя Реконкисты, грозу мавров и соратника легендарного Эль-Сида Кампеадора. Выше меня ростом на полголовы, крепкого, хоть и не могучего, телосложения, в идеально сидящем белоснежном мундире, похоже, вышедшим из мастерской того же портного, что и мой, на портупее тяжёлая шпага лет на сто старше подарка мятежного генерала.
— Итак, — сказал он после приличествующих приветствий, — вы тот самый русский офицер, ставший легендой в Уэльве. Вы совершенно не похожи на русского, какими я представлял ваш народ?
— Зато вы, дон Томазо, — с улыбкой ответил я, — полностью соответствуете моим представлениям об испанцах.
Это действительно было так. Смуглое лицо, чёрные волосы и усы — как же ещё должен выглядеть настоящий испанец.
— Обращайтесь ко мне падре, — сказал мне паладин. — Я ведь лицо духовного сана, хоть и не твоей церкви. Мои люди, — резко мне он тему, — работали с ополченцами полгода, с тех самых пор, как мы прибыли в Уэльву для подавления восстания бывшего генерала Кастаньоса. Но вы, сын мой, сделали в десять раз больше всего за несколько недель. Ответь мне, как на исповеди, в чём твой секрет?
— Никакого секрета в этом нет, падре, — покачал я головой. — Но прежде чем я расскажу вам, в чём дело, прошу вас, не сердиться на мои слова.
— Если ты молвишь правду, сын мой, то я не стану гневаться на неё, ибо сие есть проявление гордыни, коя — смертный грех.
Диего приходилось весьма сильно стараться, чтобы переводить мне слова гроссмейстера именно в тех выражениях, какие он использовал в речи. Однако он из кожи вон лез, чтобы не ударить в грязь лицом перед таким важным лицом. Ходили слухи, что лорд Томазо знает французский и немецкий, но не говорит на этих языках, так как не позволяет устав ордена.