Наулака
Шрифт:
— Сойдите, Тарвин-сахиб, — насмешливо проговорил по-английски тот же голос. — Я, во всяком случае, не серая обезьяна. Джуггут Синг, возьми лошадей и жди внизу у сторожевой башни.
— Да, Джуггут, и не засыпай, — прибавил Тарвин, — ты можешь понадобиться нам.
Он сошел с лошади и встал перед укутанной в покрывало Ситабхаи.
— Пожмите руку, — сказала она, протягивая после короткого молчания руку еще меньших размеров, чем рука Кэт. — А, сахиб, я знала, что вы придете. Я знала, что вы не побоитесь.
Говоря это, она держала его руку и нежно пожимала ее.
— Рад познакомиться с вами, — сказал он в то время, как она пробормотала:
— Клянусь Индуром, что за сила! И я рада вас видеть, — сказала она вслух.
Тарвин заметил мелодичность ее голоса и старался представить себе, каково может быть лицо под покрывалом.
Она спокойно присела на плиту могилы и жестом пригласила его сесть рядом.
— Все белые люди любят говорить прямо, — сказала она медленно, не вполне владея английским произношением. — Скажите мне, Тарвин-сахиб, как много вы знаете?
Она откинула покрывало и повернула к нему свое лицо. Тарвин увидел, что она прекрасна. Это впечатление почти заслонило его прежнее чувство к ней.
— Ведь вы не желаете, чтобы я выдал себя, государыня, не правда ли?
— Я не понимаю. Но я знаю, что вы говорите не так, как другие белые люди, — мило сказала она.
— Ну, не можете же вы ожидать, чтобы я сказал вам правду?
— Нет, — ответила она. — Иначе вы сказали бы мне, зачем вы здесь. Почему вы причиняете мне столько волнений?
— Неужели я тревожу вас?
Ситабхаи засмеялась, закинув голову на сложенные руки. Тарвин с любопытством разглядывал ее при свете звезд. Все его чувства были обострены; он был настороже и по временам зорко оглядывался вокруг. Но он видел только тусклое мерцание воды, набегавшей на мраморные ступени, и слышал только крик филинов.
— О, Тарвин-сахиб, — сказала она. — Знаете, после первого раза мне было жаль!
— А когда это было? — неопределенно осведомился Тарвин.
— Конечно, тогда, когда перевернулось седло. А потом, когда с арки упало бревно, я подумала, что оно, по крайней мере, изувечило вашу лошадь. Ушибло ее?
— Нет, — сказал Тарвин, пораженный ее очаровательной откровенностью.
— Ведь вы же знали, — почти с упреком проговорила она.
Он покачал головой.
— Нет, Ситабхаи, моя милая, — медленно и выразительно проговорил он. — Я не постиг вас, к вечному моему стыду. Но теперь я начинаю понимать. Вероятно, и маленькое происшествие на плотине, и мост, и повозка — все это дело ваших рук. А я-то приписывал все их дьявольской неловкости. Ну, будь я… — Он мелодично свистнул. В ответ на его свист из тростника послышался хриплый крик журавля.
Ситабхаи вскочила на ноги и сунула руку за пазуху.
— Сигнал! — потом она упала на плиту могилы. — Но вы никого не привезли с собой. Я знаю, вы не боялись приехать один.
— О, я и не пробую равняться с вами, государыня, — ответил он. — Я слишком занят, восторгаясь вашей живописной и систематической дьявольщиной. Так, значит, вы причина всех моих неприятностей? Зыбучие пески — славная выдумка. Часто вы пользуетесь ею?
— О, это на плотине! — вскрикнула Ситабхаи, слегка взмахнув руками. — Я отдала им только приказание сделать что можно. Но это очень неловкие люди — простые кули. Они рассказали мне, что сделали, и я рассердилась.
— Убили кого-нибудь?
— Нет, к чему мне это?
— Ну, уж раз дело пошло начистоту, то почему вы так горячо желаете убить меня? — сухо спросил Тарвин.
— Я не люблю, чтобы белые люди оставались здесь, а я знала, что вы приехали, чтобы остаться. К тому же, — продолжала она, — магараджа любил вас, а я никогда еще не убивала белого человека. Потом, вы нравитесь мне.
— О! — выразительно проговорил Тарвин.
— Клянусь Маланг-Шахом, а вы и не знали этого! — Она поклялась богом своего клана — богом цыган.
— Ну, не издевайтесь, — сказал Тарвин.
— А вы убили мою большую любимую обезьяну, — продолжала Ситабхаи. — Она приветствовала меня по утрам, как Лучман-Рао, первый министр. Тарвин-сахиб, я знала много англичан. Я танцевала на канате перед палатками, где обедали офицеры во время похода, и подходила с тарелкой для сбора к бородатому полковнику, когда была только по колено ему. — Она опустила руку на расстояние фута от земли. — А когда я стала старше, я думала, что знаю сердца всех людей. Но, клянусь Маланг-Шахом, я никогда не видела такого человека, как вы, Тарвин-сахиб. Нет, — почти умоляюще продолжала она, — не говорите, что вы не знали. На моем родном языке есть любовная песня: «От луны до луны я не спала из-за тебя», и эта песня справедлива относительно меня. Иногда мне кажется, что я не хотела вашей смерти. Но лучше было бы, если бы вы умерли. Я — одна, я управляю государством. А после того, что вы сказали магарадже…
— Да? Так, значит, вы слышали?
Она кивнула головой.
— После этого я не вижу иного пути… если только вы не уедете.
— Я не уеду, — сказал Тарвин.
— Это хорошо, — с тихим смехом сказала Ситабхаи. — Итак, я ежедневно буду видеть вас. Я думала, что солнце убьет вас, когда вы поджидали магараджу. Будьте мне благодарны, Тарвин-сахиб, за то, что я заставила магараджу выйти к вам. А вы дурно поступили со мной.
— Дорогая моя леди, — серьезно сказал Тарвин, — если бы вы припрятали свои злые коготки, никто не тронул бы вас. Но я не могу позволить, чтобы вы одержали надо мной верх в том, что касается магараджа Кунвара. Я здесь для того, чтобы позаботиться об этом молодом человеке. Держитесь в сторонке, и я брошу это дело.
— Опять ничего не понимаю, — проговорила изумленная Ситабхаи. — Что значит жизнь ребенка для вас — чужого человека?
— Что для меня? Да жизнь ребенка. Разве для вас нет ничего священного?
— У меня есть сын, — возразила Ситабхаи, — и он не сахиб. А этот ребенок был болезнен со дня своего рождения, Тарвин-сахиб. Как может он управлять людьми? Мой сын будет раджой и впоследствии… Но это не касается белых людей. Предоставьте малютке отправиться к богам.
— Не с моего ведома, — решительно ответил Тарвин.