Наулака

Киплинг Редьярд Джозеф

— Дорогая моя, разве не в этом преимущество женщины?

— Преимущество? Счастливых женщин — да, но не всех, кому дано смотреть на брак с этой точки зрения. Даже женщины могут получить возможность посвятить себя чему-либо иному.

— Ну, знаете, Кэт! Муж — не приют для сирот или убежище для одиноких. Вы слишком серьезно относитесь к нему. Вы говорите так, как будто хотите сделать его главным предметом своей благотворительной деятельности и отдать все силы его делу. Конечно, вначале вам придется претендовать на нечто подобное, но на практике окажется необходимым только съесть несколько обедов, присутствовать

на полугодовом обеде совета и на двух-трех земляничных праздниках. Это просто взаимное соглашение пить утром чай с мужчиной и быть где-нибудь недалеко от камина в не слишком некрасивом платье, когда он возвращается домой по вечерам. Ну, разве это не легкий контракт? Испытайте меня, Кэт, и увидите, как просто я устрою все для вас. Я знаю, что есть и другие вопросы. Я очень хорошо понимаю, что жизнь не будет иметь никакого значения для вас, если вы не будете в состоянии сделать счастливыми множество людей, кроме вашего мужа. Я признаю это. Я начинаю с этого. И я говорю, что и я хочу этого. У вас талант давать счастье людям. Ну, а я хочу достигнуть специального соглашения, хочу, чтобы вы осчастливили меня, а потом — распускайте все паруса, и пусть весь мир расцветет под влиянием добра, которое вы будете делать. И вы сделаете это. Черт возьми, мы сделаем это, Кэт! Никто не знает, как добры могут быть двое людей, если они составят синдикат и вместе займутся этим делом. Этого еще не пробовали. Попробуйте со мной! Кэт, я люблю вас, вы нужны мне… Какую жизнь я устрою вам, если вы позволите мне!

— Я знаю, Ник. Вы были бы добры ко мне. Вы сделали бы все, что может человек. Но возможность брака и счастье в нем зависят от женщины — и так должно быть. Я или исполняла бы один мой долг и пренебрегала другим и была бы несчастна, или пренебрегала бы вами, тогда несчастным были бы вы. Во всяком случае, подобное счастье не для меня.

Рука Тарвина отыскала на груди Наулаку и крепко сжала ее. Из нее как будто исходила сила — сила, нужная ему, чтобы сдержаться и не потерять все, благодаря нескольким резким словам.

— Кэт, дорогая моя, — спокойно проговорил он, — у нас нет времени на придумывание опасностей. Перед нами — действительная опасность. Вы здесь не в безопасности. Я не могу оставить вас здесь, а мне необходимо уехать. Поэтому я и прошу вас немедленно обвенчаться со мной.

— Но я ничего не боюсь. Кто может причинить мне какой-нибудь вред?

— Ситабхаи, — угрюмо ответил он. — Но не все ли равно кто? Я говорю вам, что вы не в безопасности. Верьте, я знаю, что говорю.

— А вы?

— О, я не иду в счет.

— Правда, Ник? — требовала она.

— Ну, я всегда говорил, что ничто в мире не может сравниться с климатом Топаза.

— Это значит, что вы в опасности — в большой опасности.

— Ситабхаи, конечно, не изыскивает способов спасти мою драгоценную жизнь, это факт. — Он улыбнулся.

— Тогда вы должны уехать сейчас же, вы не должны терять ни часу. О, Ник, вы не должны ждать!

— Это и я говорю. Я могу обойтись без Ратора, но не без вас. Вы должны уехать.

— Неужели, если я не поеду, вы останетесь? — с отчаянием спросила она.

— Нет, это значило бы грозить вам. Я намереваюсь дождаться вас. — Глаза его смеялись.

— Ник, это оттого, что вы сделали то, о чем я просила вас? — внезапно спросила она.

— Вы не просили меня, — защищался он.

— Так, значит, и я виновата.

— Это потому, что я сказал магарадже? Дорогая моя, это не что иное, как первый вывод лошадей в цирке. Бросьте всякие вопросы о вашей ответственности. Единственное ваше ответственное дело в настоящую минуту состоит в том, чтобы бежать со мной. За вашу жизнь здесь нельзя дать и гроша. Я убежден в этом. А за мою и того меньше.

— Видите, в какое положение вы меня ставите, — укоризненно проговорила она.

— Вовсе не я ставлю вас в это положение. Впрочем, я предлагаю вам простое решение.

— Себя!

— Ну да, ведь я же сказал, что это простое решение. Я не говорил, что оно блестящее. Почти каждый мог бы сделать для вас больше, и есть миллионы людей, лучше, чем я, но никто не мог бы сильнее любить вас. О, Кэт, Кэт, — вскрикнул он, вставая, — доверьтесь моей любви, и я восстану против всего света, чтобы сделать вас счастливой!

— Нет, нет, — страстно крикнула она, — вы должны уехать!

Он покачал головой.

— Я не могу оставить вас. Просите об этом кого-нибудь другого. Неужели вы думаете, что любящий человек может бросить вас в этих диких местах жертвой всяких случайностей? Неужели вы предполагаете, что это мог сделать какой бы то ни было человек? Кэт, дорогая, уезжайте со мной! Вы мучаете, вы убиваете меня, принуждая меня упустить вас из виду хотя бы на одну минуту. Говорю вам, что вы в большой, в смертельной опасности. Не останетесь же вы, зная это? Не пожертвуете же вы жизнью ради этих тварей?

— Да! — крикнула она, вставая. Вдохновенное выражение появилось на ее лице. — Да, если хорошо жить ради них, то хорошо и умереть за них! Я не верю, чтобы моя жизнь была уж так необходима кому-нибудь, но если она необходима — пусть будет так!

Тарвин смотрел на нее в унынии, совершенно сбитый с толку, потерянный.

— Итак, вы не уедете?

— Я не могу. Прощайте, Ник. Это окончательно.

Он взял ее руку.

— Добрый день, — ответил он. — На сегодня окончательно.

Она тревожно следила за ним глазами, когда он повернулся, чтобы выйти из комнаты. Внезапно она кинулась за ним.

— Но вы уедете?

— Уеду? Нет! Нет! — громко крикнул он. — Я останусь здесь, даже если мне пришлось бы организовать армию, объявить себя королем и сделать постоялый двор местопребыванием правительства. Уехать!..

Она сделала отчаянный жест, чтобы удержать его, но он ушел.

Кэт вернулась к маленькому магараджу Кунвару. Чтобы ускорить его выздоровление, она позволила, чтобы мальчику доставили из дворца множество игрушек и любимых им животных. Кэт села у его постели и долго молча плакала.

— Что такое, мисс Кэт? — спросил мальчик. Он несколько минут с удивлением наблюдал за ней. — Право, я теперь совсем здоров, так что плакать нечего. Когда я вернусь во дворец, я расскажу отцу все, что вы сделали для меня, и он вознаградит вас. Мы, раджи, ничего не забываем.

— Не в том дело, Лальджи, — сказала она, наклоняясь и вытирая заплаканные глаза.

— Ну, так отец даст вам две деревни. Никто не должен плакать, когда я поправляюсь, потому что я сын раджи. Где Моти? Я хочу, чтобы он сел на стул.